Я понимаю, деньги не Бог весть какие, но смириться с этим я просто не могла.
Я прикинул в уме.
— Значит, картина стоила девять тысяч?
— Ну да, дорогой. Ровно девять… Я не прогадала? Вернувшись, я спрашивала у знающих людей, и они сказали, что картины Маннинга стоят по пятнадцать тысяч…
— Примерно так, — подтвердил я, — хотя некоторые можно купить за полторы тысячи, а то и дешевле.
— Во всяком случае, дорогой, подумав о страховке, я спохватилась: что делать, если страховые агенты потребуют, скажем, квитанцию… Может, оно так и было бы, но я ничего не стала предпринимать, потому что если бы я решила переезжать в Австралию, то могла бы просто взять картину с собой. И никому не причинила бы ущерба…
— Складно, — согласился я.
— А теперь все сгорело, вы вправе думать, что так мне и надо, потому что девять тысяч улетели с дымом, и я из них не увижу даже одного пенни.
Она допила джин, и я заказал еще.
— Я понимаю, что дело не мое, но как у вас в Австралии под рукой оказалось девять тысяч? Есть же закон, по которому нельзя вывозить столько наличных.
Она самодовольно хихикнула:
— Не очень-то вы знаете жизнь. Не бойтесь, все было блеск! Я лишь заглянула с сестрой Арчи к ювелиру и продала ему брошку — такая гадкая лягушка, дорогой, с большим алмазом посредине лба, что-то из шекспировских сюжетов, хотя я и не уверена, во всяком случае, я ее никогда не носила, такая она была уродина, но я, конечно, прихватила ее с собой, потому что она того стоила, и я продала ее за девять с половиной тысяч австралийских долларов, одним словом, проблем не было…
Мейзи сочла, что я должен с ней поесть, и мы приступили к обеду. Аппетит у нее был отменный, но настроение грустное.
— Вы никому не скажете про картину?
— Конечно нет.
— Я могу попасть в передрягу, дорогой.
— Понимаю.
— Самое меньшее — штраф, — продолжала она. — На мне постараются отыграться, хотя речь пойдет лишь о маленькой контрабанде…
— Никто не догадается, если вы сами будете молчать. — И вдруг меня осенило: — Вы кому-нибудь уже говорили, что купили картину?
— Нет, дорогой, поскольку я думала, что лучше делать вид, будто картина у меня не первый год, и я даже не повесила ее на стену, потому что одно колечко болталось, и я боялась, что она может упасть, но я так и не смогла решить, кого бы попросить закрепить ее… — Она замолчала, смакуя креветки. — Вы, наверное, думаете, какая я глупая, но мне кажется, я просто боялась, хоть и не чувствовала себя виноватой. Я до сих пор не понимаю, почему мы должны платить этот чертов налог. Вот потому взяла и спрятала картину.
— Спрятали? Завернутой?
— Конечно, дорогой, я ее завернула. Разумеется, я открыла ее, когда вернулась домой, вот тогда-то и увидела, что колечко оторвалось вместе с веревкой. Поэтому я завернула ее снова и сказала себе: пусть пока так полежит.
— И где же вы ее спрятали?
— Не очень далеко, дорогой, — рассмеялась она. — Я засунула ее за радиатор в комнате, и не смотрите так испуганно, центральное отопление не работало.
Весь следующий день я рисовал дом. Никто так и не пришел. В паузах между сеансами я по собственной инициативе искал сокровища Мейзи. Я нашел много обгоревших предметов, в которых можно было распознать остатки металлических кроватей, кухонных машин и радиаторов отопления — все скрученное и погнутое не только от огня, но и от тяжести крыши, свалившейся во время пожара. Кроме случайно уцелевших обломков тяжелых стропил, черневших в толстом слое пепла, все, можно сказать поддающееся горению, сгорело.
Из описанных Мейзи вещей я нашел лишь кованую дверь из дома леди Тит, отделявшую холл от гостиной, ни медных котелков, которые могли бы выдержать огонь, ни металлического каминного экрана, ни мраморного стола, ни старинных копий. И не было Маннинга.
Когда я в пятом часу, даже не смыв краски с рук, прибыл в «Бич-отель», Мейзи уже ждала меня в холле. Но не та приветливая Мейзи, которую я знал, а настоящая мегера.
— Я жду вас, — накинулась она на меня со свирепым видом. Я не мог сообразить, чем обидел ее.
— Что случилось? — спросил я удивленно.
— Бар закрыт. Пойдемте в мой номер. Захватите с собой свои вещи. Меня всю прямо распирает от злости!
Вид у нее и впрямь был ужасный. На лице проступили красные пятна, а белокурые волосы, всегда старательно уложенные, были всклокочены. Впервые за время нашего знакомства она не накрасилась.
Мейзи распахнула дверь своего номера.
— Вы не поверите, — вскричала она, поворачиваясь ко мне во всем блеске своего гнева, — у меня здесь полдня сидела полиция, а потом страхагенты. И вы знаете, в чем они меня обвиняли?
«О Мейзи, — вздохнул я про себя, — всего этого следовало ожидать».
— «За кого вы меня принимаете?» — спросила я их. — Я себя не помнила от злости. Они отважились заявить мне в глаза, будто я продала свои ценности и застраховала дом на большую сумму, чем он стоил. А я стояла на своем: если страховка и была несколько выше, то я так поступила с учетом инфляции по совету самих страховых агентов. Но мистер Легланд заявил, что они не могут выплатить страховку, пока не закончится расследование, которое он, сдается, и не собирается заканчивать. У него нет ко мне ни капли сочувствия как к потерпевшей.
Мейзи помолчала, чтобы собраться с силами. Она буквально дрожала от чувств, которые переполняли ее.
— Мое достоинство было унижено, и я немного накричала на них. Никто не давал им права на грубости, а тем более на то, чтобы считать меня преступницей.
«Пожалуй, тут была настоящая схватка, — подумал я. — Хотелось бы знать, в каком состоянии полиция и Легланд ушли с поля боя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63