должно быть водное препятствие не меньше двенадцати футов шириной и двух футов глубиной. А все остальное уже зависит от организаторов скачек.
Поэтому, как я уже не раз говорил, каждый заезд — это исключительное событие, которое редко можно предсказать и никогда нельзя повторить. Так же как невозможно найти универсальное правило для работы с лошадьми, потому что каждая из них — индивидуальность. У любого ипподрома, у любой скаковой дорожки свое собственное лицо. Нет двух похожих. Свой аромат, свои причуды и привычки и свои собственные приметы, вроде полосатых шерстяных чулок в Челтенхеме, дождя в Гайдок-Парке и ненадежных трибун в Бангер-он-Ди.
Мне всегда приносил удачу Херст-Парк. За два дня там и за следующий третий день в Сендауне я поставил свой неповторимый рекорд: восемь побед в одиннадцати заездах.
Эйнтри и Кемптон можно отнести к трудным маршрутам, потому что здесь большие, вызывающие трепет барьеры, за которыми земля заметно идет под уклон, но работать тут с хорошей лошадью — огромное наслаждение, правда, если у скакуна не хватает отваги, ему здесь делать нечего.
В Кемптоне часто, когда жокеи падают, зрители на трибунах не видят к этому никакой причины и возмущаются их неуклюжестью. А причина — лошадь. Если она слишком рано отталкивается для прыжка, то задевает животом гребень барьера. Сама она может приземлиться невредимой, хотя и медленно, но всадник описывает в воздухе изящную параболу и потом на земле мрачно разглядывает синяки. Непрогибающаяся, жесткая береза, из которой сделан барьер, создает эффект резкого нажатия на тормоз в автомобиле: пассажиры на заднем сиденье падают вперед, сосед водителя пробивает головой лобовое стекло. А жокей летит к голове лошади, и никакое мастерство не поможет ему изменить закон природы.
Несколько лет назад я работал с хорошей лошадью на стипль-чезе новичков в Кемптоне, правильнее было бы сказать, собирался работать, потому что, к негодованию и ярости ее болельщиков, без всякой видимой причины мы сошли с дистанции, не дойдя до второго препятствия. Когда мы подошли к первому барьеру, лошадь, отличный скакун, взлетела в длинном низком прыжке, но, поняв, что ей не хватит высоты, сделала в воздухе конвульсивное движение, проехалась животом по гребню барьера и почти нормально приземлилась. Но в результате этих драматических манипуляций седло соскользнуло назад, и у меня не оставалось другого выбора, как срочно осадить лошадь. Ведь вести скачку на скользящем седле — это все равно что пытаться усидеть на смазанном жиром столбе.
Как-то раз на соревнованиях в Варвике всех встревожило необычно большое число падений. А причина заключалась в том, что некоторые барьеры были полностью перестроены и стали жесткими и негнущимися, а другие, которые не нуждались в капитальном ремонте, остались прежними, то есть чуть прогибающимися. Глядя на них, никто бы не смог определить, какие перестроены, а какие нет. Но лошади очень скоро раскрыли секрет. Они легко перебирались через гребни старых барьеров и с грохотом набивали себе шишки о новые.
Посочувствовав жертвам, можно сказать, что это соревнование принесло интересную информацию. Все увидели, что, хотя лошади и могут приспосабливаться к различным конструкциям барьеров на каждом ипподроме, они ожидают, что по крайней мере барьеры на одной дорожке одинаковые.
Ипподром в Племптоне я долгие годы без колебаний относил к самым трудным. Но в один из дней я работал там с Дометой, и это стало для меня откровением. Она необыкновенно легко прошла все препятствия, на каждом набирая преимущество, и финишировала свежей и совсем не уставшей. При том что это было ее первое соревнование в сезоне и Домета еще не вошла в полную форму.
Тут до меня дошло, что я считал Племптон трудным потому, что мне не доводилось здесь работать с по-настоящему хорошей лошадью. В Племптоне есть свои преимущества, но их не так много, чтобы привлечь звезд экстракласса. Если бы я тут работал только на Финнюре, Кредуэлле и Лочрое, то мне никогда бы не показались препятствия на склоне холма такими неудобными.
В Сендауне зрители за свои деньги получают дополнительные впечатления, потому что там на трехмильной дистанции бывает не меньше чем двадцать два препятствия. Но Сендаун я всегда относил к своим любимым ипподромам, может быть, потому, что здесь в отличие от Племптона я работал с прекрасными лошадьми.
После окончания скачки лошадям в Сендауне предстоит получасовая прогулка до паддока. И естественно, что жокея нельзя вызвать для следующего заезда, пока он не вернется в весовую, чтобы взвеситься и переодеться. В холодный день зрителям на трибунах такой перерыв кажется бесконечно долгим, но каким крохотным он представляется тем счастливчикам, кто имеет работу на целый день.
Но хуже всего, когда участвуешь в последнем заезде: время будто остановилось, темнеет зимой рано, зрители расходятся, и чувствуешь себя страшно подавленным.
Челтенхем, штаб-квартира Национального комитета, — главная дистанция стипль-чеза. У бурых и красноватых холмов, по которым вьется скаковая дорожка, заслуженная слава. Мое описание или даже открытка с изображением ипподрома не могут передать впечатления от этой Мекки стипль-чеза. Нужно видеть весь ландшафт, его дрожащий воздух, слышать шум трибун, вдыхать запах земли, возбуждающий необъяснимое волнение.
Открытка мертва для меня. Зрительная память иногда обманывает, а воображение искажает, только мысленно можно запечатлеть суть этого места, знакомого, мрачноватого или экзотического, для памяти разума не нужна ни фотография, ни картина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60