Если бы он – или, я полагаю, она – собирался остановить съемки фильма путем моей смерти, почему бы просто не сделать это? Зачем вступительная мелодрама? Нам просто следует не обращать на это внимание и заниматься своим делом.
– По крайней мере, я дам тебе телохранителя, как Нэшу.
В этот день Нэш был под присмотром даже не одного, а двух бодигардов, но я напомнил О'Харе, что эти двое были нам хорошо известны.
– А если ты наймешь незнакомца, то можешь наткнуться как раз на то, чего хочешь избежать, – сказал я. – В классических триллерах именно телохранитель убивает жертву. – Я очень надеялся, что высказанная мною ложь не окажется правдой. – Не думаю, что я в большой опасности, так что просто забудем об этом.
– Это будет трудно сделать. – Но при этом мое решение слегка успокоило его.
– Сохрани бумагу, – попросил я его, – и конверт тоже. – Я отдал ему конверт. – И давай займемся фильмом.
– Мне это все же не нравится.
Мне это тоже не особенно нравилось, но чтобы пообещать смерть, требуется немного умения или смелости, а чтобы исполнить это обещание, требуется и то, и другое.
Нож, предназначенный Нэшу, был бездарно потерян. Будем держаться за это. Забудем – ради Христа забудем – о ранах, нанесенных Доротее.
– Кто передал тебе письмо? – спросил О'Хара.
– Один из грузчиков. Я видел его то и дело тут и там, но не знаю его имени.
Не было времени, чтобы узнать имена не то шестидесяти, не то ста человек, занятых в работе над фильмом. Я не выучил даже клички лошадей – ни те, под которыми они были зарегистрированы, ни те, которыми называли их грумы, ни те, которые были придуманы для фильма. Я не знал ни имен жокеев, ни имен актеров, занятых в эпизодах. Я запоминал внешность: морды коней, лица жокеев, лица актеров; моя память всегда была в основном зрительной.
Некоторое время спустя я забыл о смертельной угрозе, слишком много было дел и без этого.
Как обычно бывает со сценами, в которых заняты две-три сотни человек, подготовка к заезду растянулась на целую вечность. Я говорил по рации, кажется, несколько столетий, проверяя состояние каждой из дальних секций, но наконец-то к полудню все вроде бы было готово. Грумы привели лошадей из конюшни, жокеи уселись на доставшихся им по жребию коней и направились к старту.
Я решил ехать на съемочном грузовичке вместе с Монкриффом, чтобы быть поближе к месту действий – и чтобы уберечь спину, малодушно и тайно осознавал я.
Эд, вооружившись громкоговорителем, объявил всему хантингдонскому столпотворению сделать соответствующие лица и приветствовать начало скачек. Комментарий вестись не будет; нам предстоит впоследствии записать его отдельно, тем не менее, подбадривал Эд, приветствуйте победителя.
Именно он выкрикнул: «Пошли!», эхо команды отразилось от трибун, и я обнаружил сквозь биение пульса в ушах, что молю неизвестное божество о том, чтобы все прошло хорошо.
Естественно, были и ошибки. Одну из взятых напрокат камер заело, а одну из тех, что были установлены на препятствиях, лошадь ударила копытом в объектив, но заезд начался чисто, и с самого начала стало ясно, что мои экс-коллеги играют честно.
Они видели меня на грузовике, когда все занимали позицию у старта, видели, как я пристраиваюсь на краешке крыши, чтобы поймать лучший вид. Иногда они махали, я считаю, чтобы подбодрить меня, и я махал в ответ, и они действительно вкладывали душу в этот заезд на всей его протяженности.
Сперва грузовик ехал помедленнее, так, что камера была едва в шести футах от головы ведущей лошади, затем мы ускорились, чтобы дать вид издали, потом замедлились опять, меняя угол съемки.
На втором круге две лошади из числа отставших упали. Я с тревогой оглянулся, но оба жокея поднялись на ноги, а лошади без седоков добавили не запланированный заранее аспект, который в конечном итоге заставит всю сцену выглядеть настоящей.
Остальные всадники снова сбились в кучу, огибая поворот, снова растянулись, преодолев последние два препятствия и вкладывая все силы в рывок к победе. Финиш прошел даже быстрее и теснее, чем вчера, но первыми линию пересекли безошибочно Синий, Зеленый и Желтый. Когда грузовик притормозил, я услышал, что толпа на трибунах вопит так, словно и вправду каждый поставил на этот заезд последнюю рубашку. Жокеи вложили в скачку столько неподдельного, истинного куража, что у меня пересохло во рту, я не мог дышать; я был так благодарен им, что не в состоянии был выразить это, я восторгался ими почти до слез.
Как было условлено, когда они трусцой отвели усталых лошадей обратно в загон, второй оператор Монкриффа продолжил снимать их. Я не мог войти в кадр и поблагодарить их, да и никакая благодарность не смогла бы выразить моих чувств.
– Ад и пламя! – воскликнул Монкрифф, давая водителю знак подъехать поближе к усталым наездникам. – И они этим зарабатывают на жизнь?
– Через день, по нескольку раз после полудня.
– Сумасшедшие.
– Ничего подобного, – ответил я.
Мы обрядили актера-жокея в цвета Синего и сняли, как он направлялся в загон для победителей, чтобы принять поздравления от толпы горожан и от «владельца» лошади. Мы должны были отснять это сейчас, пока кони еще тяжело дышали, роняли пену и возбужденно переступали ногами после скачки. Мы сняли Нэша, потрепавшего коня-победителя по шее. Мы отсняли, как актер-жокей расседлывал коня, на мой взгляд, несколько неловко. Мы сняли, как грумы накрывали попонами и уводили четырех лошадей, а потом мы сделали перерыв на ленч.
Нэш, сопровождаемый телохранителем, подписал целую гору автографов, в основном на программках, которые мы щедро раздавали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97