– Могу я спросить, для чего вам понадобилась фотография моей сестры?
– Это могло бы быть полезно, потому что я хочу быть уверен, что актриса, которая играет ее в фильме, не будет похожа на нее. Например, если у вашей сестры были рыжие волосы, мы наденем на актрису черный парик.
Кажется, любые чувства из ее души давно были выдавлены натиском воли. Однако она ответила:
– У моей сестры от природы были тускло-коричневые волосы. Она терпеть не могла этого и красила их в любой цвет, какой только могла придумать. Однажды мой муж сильно разбранил ее, когда она пришла к нам с волосами, стриженными «под ежик» и выкрашенными в зеленый цвет.
Мне удалось подавить улыбку.
– Кошмарно, – сказал я.
– Мне все равно, что вы скажете о Соне, – продолжала она, – но мне отнюдь не все равно то, что вы клевещете на моего покойного мужа. Сумасшедший! Он никогда не был сумасшедшим. Он был человеком, наделенным рассудком и мудростью, с безупречной репутацией.
Мне не было нужды гадать, как он выглядел, поскольку фотографии Руперта Висборо в различном возрасте висели и стояли в серебряных рамочках почти на каждой поверхности в этой комнате. Он был красив, прямолинеен и лишен чувства юмора: ни единой смешинки в глазах. С легким чувством вины я подумал о том, что собираюсь сделать Сиббера таким, каким никогда не был Висборо: сорвавшийся с привязи бык, мчащийся прямиком к самоуничтожению.
Дверь комнаты открылась, но вошла не Эдисон, а неприятного вида мужчина в куртке и брюках для верховой езды. Он шел по дому походкой хозяина, неся на подносе стаканы и бутылку виски. Он налил виски в один стакан и сделал глоток, потом взглянул на меня и стал ждать, когда ему представят незнакомца.
– Родди, – сказала Одри Висборо, понуждаемая условным социальным рефлексом, – этот человек – Томас Лайон, который снимает тот мерзкий фильм.
Родди Висборо держал свой стакан перед лицом, так что я не видел его выражения, но тело его напряглось. Я решил, что он занимается объездкой лошадей в загоне для показательных скачек. Он был среднего роста, не толстый и не тощий, непривлекательный, с редкими седовато-каштановыми волосами.
Он опустил стакан на уровень груди и оскорбительным тоном произнес:
– Козел. – Он произнес это фонетически отчетливо: «кОзел».
Одри Висборо не проявила ни малейшего протеста. Она просто заметила:
– Мистер Лайон скоро уйдет.
Ее сын допил неразбавленное виски и помолчал секунду.
– Что вам здесь надо? – спросил он. – Вы расстраиваете мою мать.
Я ответил:
– Я пришел прояснить кое-что для Говарда Тайлера.
– А, этот… – Родди Висборо презрительно усмехнулся. – Все время пялится на Элисон. Не знаю, что он в ней нашел.
Его мать ничего не сказала на это.
Я думал, что Говард увидел в Элисон стойкую женщину, которая смотрит на мир реалистично, но безрадостно. Бывали и более неправдоподобные союзы.
Сама Элисон вернулась в комнату с белым конвертом, который отдала мне. Я поблагодарил ее. Она без воодушевления кивнула и повернулась к брату, спросив:
– Как прошел урок?
– Этот ребенок – тупица.
– У нее еще нет привычки.
– Мне не нужны твои замечания.
Судя по виду Элисон, такие проявления братской любви были привычны. Для меня, к моему удивлению, она пояснила:
– Мы готовим лошадей и наездников для соревнований и выступлений на показательных скачках с препятствиями. Мы держим лошадей и пони здесь, возле дома.
– Я видел.
– Я здесь не живу, – с какой-то сдавленной обидой произнес Родди. – У меня коттедж дальше по дороге. Я здесь только работаю.
– Он выступал в показательных скачках, – сказала Элисон, словно я должен был слышать о нем. – Я нашла ему работу тренера.
– А-а… – неопределенно отозвался я.
– Этот дом мой, – продолжила Элисон. – Папа оставил его мне по завещанию. Мама, конечно, живет у меня.
Я украдкой посмотрел на лицо Элисон. Под рассудительной внешностью мне приоткрылся затаенный, но отчетливый отблеск торжества, крайнего удовлетворения, возможно, даже сладкой мести за жизнь, прожитую в унижениях.

ГЛАВА 10

На следующее утро я проснулся со стоном. Каждый мускул напоминал мне о том, как глупо доказывать свою правоту подобными способами. Я потащился вниз, к своей машине, но в вестибюле меня перехватили Нэш, О'Хара и Монкрифф. Казалось, они намеревались начать совещание.
Вместо пожелания доброго утра О'Хара сказал:
– Ты псих и сам это знаешь.
Я безошибочно устремил взгляд на Монкриффа, который признался:
– Ну да, я снимал все, ты сам этого всегда требуешь.
Нэш сказал:
– Минувшей ночью, когда ты отправился спать, Монкрифф прокрутил нам это на видео.
Я протер заспанные глаза и спросил О'Хару, отправил ли он факс письма Элисон в Голливуд, как намеревался.
Он кивнул.
– Если Говард больше ничего не выкинет, то отделается испугом.
– Хорошо. – Я помолчал. – Значит, на сегодня. Дождя нет. Мы можем снимать скачки, как запланировано. Мы сможем сделать это только один раз, так что если кто-нибудь зарядит засвеченную пленку или неправильно наведет фокус, он будет расстрелян на месте. Монкрифф, я своей рукой убью тебя, если твои парни нам подгадят.
О'Хара спросил:
– Ты звонил вчера этому парню с ТВ, Грегу Компассу?
Я припомнил и кивнул:
– Из Хантингдона. Но не смог дозвониться.
– Он прислал записку. Дежурная сказала, что ты о ней не знаешь.
Он протянул мне клочок бумаги, на котором был записан номер телефона и время – 9 часов утра.
К девяти утра мы уже были на Хантингдонском ипподроме, доехав туда каждый на своей машине. Грег, в соответствии со своей записочкой, ответил немедленно, как только я позвонил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97