Волоски на моих запястьях темнеют от оседающего на них болотного ила. Какие-то белые пятна поднимаются со дна. Это фотографии. Моментальные полароидные снимки, всплывающие на поверхность. На каждом одна и та же картинка, только в разных ракурсах – скулы и подбородок.
Риты, лицо которой снимали снизу. И стон. Рита стонет. Я тянусь к фотографиям, но они слишком далеко от края бассейна. Я поскальзываюсь на мокром кафельном бортике и падаю вниз. Я лечу сквозь фальшивую болотную воду, оказавшуюся голограммой, всего лишь жирным пластом тумана, больно мазнувшим по глазам. Я падаю в исполосованное метастазами огней чрево города, в серое небо, токсичный смог, лязг и вой сирен. От окраин убегают в темноту лесов золотые змеи электричек, надолго исчезающие в голодных ртах ночных тоннелей…

LEVI'S

– Э! – кто-то бьет меня по щекам. – Братишка, вставай!
Надо мной склонился смуглый солдат. Припухшие раскосые глаза, нечистая кожа. – Итить твою, живой! – с облегчением говорит он, опускаясь рядом со мной на газету. – Ты когда с набережной упал, такой хруст был – я думал, все, хана пареньку, шею сломал. Пришлось бы тогда двоих сторожить.
– Двоих? – бездумно переспрашиваю я, пытаясь понять, где я. Огромное открытое пространство залито чистым вечерним небом, рядом в каменных берегах течет широкая река.
– Двоих! Двоих… Бона глянь, ангелочек отдыхает…У самой кромки воды лежит человек, над головой у которого прикреплен на проволоке мятый золотой нимб.
– Вишь, как рыбы пожрали-то… – говорит солдат. Синие руки и лицо Ангела изъедены мелкими язвами, кое-где из его тела торчат рыболовные крючки и блесны. – С утра еще выловили, – продолжает солдат, – и меня охранять поставили, а на кой, спрашивается? Ну, кому утопленник может понадобиться? Хотя, вишь, буквы иностранные у него на рубашке. Не наш, стало быть, а может, и вовсе шпион. Дело темное, короче, не нашего ума: приедут-разберутся… Эх, курнуть бы сейчас, все бы отдал за папироску. У тебя есть?
– Нет…
Я смотрю на фотографии в своих руках. Кто эта женщина? Что вообще произошло?
На другом берегу реки дымят узкие кирпичные трубы какого-то завода. Что-то случилось с горизонтом – его будто расширили в несколько раз, все вокруг стало большим, величественным и свободным. И еще очень легко дышать.
– А где мы находимся? – спрашиваю я. – Это Большая Невка?
– Ты че, тоже иностранец, что ль? – солдат грубо хохотнул, подозрительно прищурив и без того узкие щелочки глаз. – То-то я смотрю, одежка странная. Это Москва-река, мистер.
– Мы что, в Москве? – О, пацанчик, да ты, я гляжу, шибко головой ударился. Как звать-то тебя хоть, помнишь?
– Тимур.
– Фархат, – протянул мне руку солдат, – ну-ка, ну-ка, часы у тебя какие знатные. Только уж тонкие больно, будто дамские. И как только умудрились в такую маленькую коробочку запихнуть. Немецкие, наверно, да? Немцы в таких делах мастера… Эй, ты куда собрался-то? Башка, чай, не казенная, подожди карету лучше! Ангелочка покараулишь, а я за папиросками пока сбегаю. Айн момент, туда-обратно… Ну, куда же ты… Эх ты, братишка…
Что случилось? Я помню, как сидел в ванной, помню водоворот, помню мыльные пузыри. Мы поехали в Москву? С нашим классом? Не мог же я один поехать.
Беспризорник в серой кепке бросается мне под ноги и поднимает с мостовой окурок.
– Ты че, паря? Такой бычок пропустил! – кричит он, улыбаясь щербатым ртом.
Я сажусь на скамейку. Снимаю с себя мокрую рубашку и раскладываю ее сушиться.
Если я отстал от одноклассников, нужно понять, куда они могли пойти? Что вообще есть в Москве? Красная площадь. Третьяковская галерея. McDonald's на Пушкинской.
– Не прикасайся ко мне! – кричит женщина на другой стороне улицы.
У нее смешная прическа: короткие гладкие волосы, спадающие волнами, как у актрис в старых мерно-белых фильмах, сетчатая шляпка. Она отбивается зонтиком от мужчины с тонкими подкрученными усами.
– Но, Элен! Послушай…
– Максим, все кончено! – кричит она. – Кончено! Кон-че-но! Я еду без тебя! – она со злостью бросает в него зонтик и, не оборачиваясь, идет через площадь в мою сторону, осторожно ступая и туфлях по мостовой, чтобы не застрять каблуками в трещинах.
Она очень похожа на женщину с этих фотографий, только выглядит старше ее лет на десять и нос у нее прямой. Она подходит к скамейке и садится рядом со мной, с интересом взглянув на капающую с моей одежды воду. Мы сидим молча, и мне становится страшно, я кожей чувствую безумие: настоящее, магнетическое, беспросветное безумие, которым полна эта женщина. Тонкие пальцы, испачканные в краске, она нервно ломает их в резкие, болезненные фигуры. Длинный белый шарф. наконец она не выдерживает и поворачивается ко мне.
– Ну, хорошо же! Рассказывайте!
– Простите?
– Рассказывайте, почему вы мокрый!
– Я упал в реку.
– Ах, скажите, пожалуйста, в реку… Это романтично! Прямо как в «Свете Любви»… Вы видели «Свет Любви» с Мэри Пикфорд? Кстати, многие говорят, что я на нее похожа. Вы так не находите?
– Нет.
– Как это нет? – вспыхивает она.
– Я хотел сказать, я не смотрел этот фильм.
– А-а-аа… Не беда, это даже хорошо, что вы не смотрели. Знаете, Максим всегда смеялся надо мной; над тем, что я могу часами обсуждать голливудских актеров и актрис. И он прав: очень скоро людям больше не о чем будет говорить, кроме как о кинематографе и всех этих лицах на белой простыне. Но меня вы не должны судить строго: просто я решила, что вы из Петрограда, значит, почти моряк, а в «Свете Любви» тоже был моряк и маяк. Ах, как я ловко сказала, согласитесь! Моряк и маяк! Ахахах! По-моему, это так романтично: моряк оставляет порт и единственное, что дает ему призрачную надежду вновь ступить на твердую землю, – это маяки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52