Или свою собственность? Опомнитесь, Хэнк! Вы же даете простор полнейшей анархии! Вы расчищаете путь для диких зверей, даете им возможность получить власть над цивилизованным миром!
– Джон, над южным входом в здание Уголовного суда есть надпись, которая гласит...
– Ради бога, только не цитируйте надписи...
– Которая гласит: «Где кончается закон, начинается тирания».
– Какое это имеет отношение к тому, о чем мы с вами говорим?
– Вы говорите о цивилизованном мире. Но закон – это ведь и есть цивилизованный мир. Дикие звери джунглей, анархия и тирания появляются тогда, когда закона нет. А вы просите меня поступиться законом для того, чтобы...
– Я не прошу вас ничем поступиться. Я требую правосудия.
– Какого правосудия?
– Есть только одно правосудие, – сказал Макнэлли.
– Совершенно верно. Богиня правосудия слепа и не знает различия между мертвым пуэрториканцем и мертвым уроженцем этого города. Она знает только, что был нарушен закон.
– С ним бесполезно разговаривать, Джон, – заметил Пирс. – Совершенно бесполезно.
– Можете поступать как вам угодно, – угрожающе сказал Макнэлли. – Я просто хочу сказать вам, Хэнк, что, по мнению нашего района...
– К черту мнение нашего района! – Хэнк вскочил и со стуком поставил свой бокал на столик. – К черту мнение газет, которое, кстати сказать, совершенно противоположно мнению нашего района! Я буду вести это дело так, как считаю нужным, вопреки всем советам и намекам. Ясно?
– Да, уж яснее быть не может. Пойдемте, Фред.
Оба гостя молча вышли из комнаты.
Карин вышла из кухни.
– Ну и досталось тебе, – сказала она.
– Да. Я, пожалуй, выпью еще мартини. Ты хочешь?
– С удовольствием, дорогой! – Она покачала головой. – А я и не знала... Разве газеты тоже доставляют тебе неприятности?
– Сегодня я имел беседу с одним репортером, и я должен кое-что рассказать тебе, Карин. – Он протянул ей бокал и продолжил: – Мать одного из этих ребят – Мери Ди Паче – девушка, которую я... которую...
– Девушка, которую ты любил?
– Да. – Он помолчал. – Газеты попытаются воспользоваться этим. Вот я и подумал, что ты должна все знать.
Она внимательно взглянула на него и увидела, как дрожит его рука с бокалом. Он быстро выпил и налил себе еще.
– Ведь я даже не читаю фельетонов, Хэнк, – сказала она.
Он пожал плечами и прикрыл глаза рукой. За окном июльское небо начинало темнеть от неизвестно откуда наплывавших грозовых туч. Он подошел к окну и вяло сказал:
– Кажется, собирается дождь.
Ей было хорошо видно его лицо, уголок его рта, подергивающийся в нервном тике.
– Не расстраивайся из-за них. Делай свое дело так, как ты считаешь нужным.
– Ты права, – сказал он и кивнул.
Вдалеке небо прорезала молния, вслед за ней последовали раскаты грома. Он повернулся к ней:
– Карин!
– Что, дорогой?
– Не пойти ли... не пойти ли нам сейчас в спальню?
– Конечно, дорогой.
Она взяла его под руку и повела вверх по ступенькам. Она чувствовала напряжение, которое, словно электрический ток, передавалось ей от его пальцев. Молния вновь прорезала небо, на этот раз совсем близко. Он бессознательно вздрогнул от сильного раската грома. Стоя на ступеньку ниже, он внезапно яростно притянул ее к себе и спрятал свое лицо у нее на груди. Его тело как будто окаменело, челюсти плотно сомкнулись, мелкая дрожь пробежала по рукам.
– Ты нужна мне. Ты так нужна мне, Карин!
Глава 8
Перед ним были джунгли Макнэлли. Однако они вовсе не были похожи на джунгли. Он опять почувствовал, и на этот раз особенно сильно, что три самостоятельных Гарлема – чистейший миф. Ибо, несмотря на другой язык и цвет кожи – цвет кожи пуэрториканцев варьировался от белого до светло-коричневого и шоколадного, – несмотря на диковинные овощи на прилавках и испанские надписи, он чувствовал, что эти люди ничем не отличаются от своих соседей на востоке и западе: всех их связывало нечто общее – нищета.
На углу улицы, в нижнем этаже жилого дома, приютилась мясная лавка, а рядом – бакалея, в витрине которой громоздились жестянки с бакалейными товарами, а сверху свисали связки сушеного перца. Пройдя мимо этой бакалейной лавки, Хэнк вышел на улицу, где был убит Рафаэль Моррез.
Все, кто был на улице, мгновенно догадались, что он представитель закона. Им подсказал это инстинкт людей, которые давно поняли, что закон не их защитник, а враг. Они сторонились от него на тротуаре, молча следили за ним, сидя на ступеньках своих домов. Дети, игравшие на заваленных мусором пустырях, поднимали головы, когда он проходил мимо. Какая-то старуха что-то сказала по-испански и ее приятельница залилась визгливым смехом.
Хэнк нашел крыльцо, на котором сидел Моррез в тот вечер, когда его убили. Он снова проверил адрес.
– Кого вы ищете, мистер? – спросил его чей-то голос. Хэнк обернулся.
У крыльца стоял юноша, уперев руки в бока. На нем были джинсы и белоснежная рубашка. Смуглое лицо, карие глаза, черные волосы, подстриженные под бокс. Широкие ладони, крупные пальцы, на среднем пальце правой руки – перстень с печаткой.
– Я ищу Луизу Ортега, – ответил Хэнк.
– Да? А кто вы такой?
– Прокурор – сказал Хэнк.
– Что вам от нее нужно?
– Мне надо задать ей несколько вопросов о Рафаэле Моррезе.
– Если так – спрашивайте меня.
– А кто вы такой?
– Меня зовут Гаргантюа.
– Я о вас слышал.
– Да? – Он чуть-чуть улыбнулся. – Может и слышали. Обо мне несколько раз в газетах писали.
Я узнал о вас не из газет, – сказал Хэнк. – Мне говорил один «альбатрос». Его зовут Дьябло.
– Лучше не говорите мне про этого ползучего гада. Дайте мне только с ним встретиться – и он готов. Раз – и готов!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57