Фотограф в том фильме, если ты помнишь, сделал в парке множество снимков целующейся парочки. Ты помнишь или нет?– Помню.– Что является символическим отображением созерцания ребенком полового акта. Женщина молода и хороша собой, ее играла Ванесса Редгрейв, – именно такой и воспринимает ребенок мать.– Ребенок видит в матери Ванессу Редгрейв?– Молодую и красивую женщину, Берт! Ей-богу, если ты будешь...– Извини, я просто так. Давай дальше.– Я говорю более чем серьезно! – сказала Синди и взяла из инкрустированной шкатулки сигарету. Клинг дал ей прикурить. – Спасибо, – сказала она и выпустила струйку дыма. – О чем я?– О молодой и красивой матери.– Вот-вот. Именно так воспринимает ребенок мать, он видит в ней молодую и красивую девушку, на которой хотел бы жениться сам. Ты ведь слышал, как дети говорят, что хотели бы жениться на мамочке?– Слышал.– Ну вот, женщину в парке играет молодая и красивая Ванесса Редгрейв. А мужчина гораздо старше ее, у него в волосах седина. В фильме это даже как-то подчеркивается. Точно не помню, но фотограф, кажется, говорит, что ее любовник слишком стар для нее. Понимаешь?– Ты хочешь сказать, что он – воплощение отца?– Именно. А значит, эпизод в парке, когда фотограф снимает любовников, можно истолковать как наблюдение маленьким мальчиком любовной сцены между матерью и отцом.– Здорово.– Фотограф не понимает, что происходит. Он свидетель соития, но смысл происходящего ускользает от него. Вот он и начинает увеличивать снимки. Так мальчик прокручивает воспоминания, восстанавливая детали, чтобы понять, что к чему. Но чем больше он вглядывается в увеличенные фрагменты, тем больше недоумевает, пока наконец на одном из увеличенных снимков не различает пистолет. Обрати внимание: пистолет!– Да, пистолет, – сказал Клинг.– Думаю, ты и без меня знаешь, что у психологов пистолет – это устойчивый символ.– Чего?– Сам знаешь чего, – сказала Синди.– Надо же! – удивился Клинг.– Да! И подчеркивает, что основа всего этого – эдипов комплекс. Фотограф у Антониони обнаруживает, что пожилой мужчина умер. То есть с ним самим случилось то, что в мечтах мальчика происходит с его отцом. Тогда мать будет принадлежать одному ему, понимаешь?– Да.– Вот это и навело меня на тему детектива как вечно подглядывающего. В этой части фильма нагнетается напряжение. Герой разгадывает загадку, а стало быть, его можно считать детективом. Ты согласен?– Ну, в известном смысле...– Конечно, он детектив, Берт. По мере того как он увлекается расследованием, загадочный элемент усиливается. А кроме того, есть вполне реальный труп. Остается только выяснить, убийство это или нет. Но Антониони отбрасывает его, потому что заинтересован в другом...– Кого отбрасывает? Труп?– Нет, не труп. Собственно, труп он тоже в каком-то смысле отбрасывает, но я имела в виду загадочный элемент. – Синди подозрительно посмотрела на Берта. – Ты опять надо мной издеваешься?– Да, – ответил он с улыбкой.– Не будь таким умником, – сказала она и тоже улыбнулась. Клинг счел это добрым знаком. – Я хотела сказать, что Антониони отбрасывает таинственность, когда она сослужила свою службу. Он делал фильм об иллюзии и реальности, об отчуждении и так далее, поэтому его не интересует, кто убил, почему и прочая чепуха.– Прекрасно, – сказал Клинг, – но я по-прежнему не могу сообразить...– Вот мне и показалось, что уголовное расследование чем-то напоминает детское желание понять соитие...– Это гениально, Синди. Как ты только до этого додумалась!– Подожди минутку!– Ладно, я слушаю.– Я тебя заинтриговала, а? – спросила она и снова улыбнулась.Еще один добрый знак, подумал Берт и сказал:– Продолжай!– Детектив как представитель власти по долгу службы постоянно наблюдает результаты насилия, а это похоже на то, как ребенок воспринимает сцену соития. Ему кажется, что отец причиняет матери боль, ему кажется, что ее стоны – выражение этой боли, что они борются друг с другом. Он истолковывает сцену именно так, поскольку у него нет ни опыта, ни информации. Он не знает, Берт, чем занимаются его родители. Этого он не в силах понять. Но это его завораживает и...– Если ты полагаешь, что вид человека, зарубленного топором, может кого-то заворожить...– Господи, я же не об том! Я и не собиралась проводить такие аналогии, хотя, если вдуматься, то и в них есть доля истины.– Что же ты имела в виду?– Только то, что насилие обладает притягательной силой. Как и созерцание его результатов.– В прошлую субботу, созерцая результаты насилия, я чуть не сблевал, – сообщил Клинг.– Это в известной степени аргумент в пользу притягательности насилия, – отрезала Синди. – Но ты отвлекаешь меня от главного. Главная идея диссертации...– Не уверен, что она мне понравится.– Почему это?– Ты сама сказала, что эту тему подсказал тебе я.– Но вдохновил меня Антониони.– Сначала ты сказала, что я!– Антониони дал первоначальный толчок. А потом уже возник ты, что естественно, потому что ты имеешь дело с убийствами, а я очень люблю тебя, и меня интересует твоя работа. Все ясно?– Ну, это еще куда ни шло...– Ты меня никак не дослушаешь.– Слушаю изо всех сил.– Ладно. Итак, мы имеем детектива, который созерцает плоды насилия и пытается понять, что же именно произошло.– Что тут особенно размышлять, когда видишь покойника с двумя дырками в голове? То есть я хочу сказать – и так понятно, что в него стреляли.– Это очевидно, но ты пытаешься понять, кто стрелял, что его заставило стрелять и так далее. Ты не можешь по-настоящему понять, что произошло, пока не поймешь того, кто стрелял. Улавливаешь мысль?– Нет, тут ты не права. Обычно мы узнаем очень многое, прежде чем арестовываем человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38