Однако в этом случае вам грозит психобольница с закрытым режимом.
Он сам выводил на нужную тему.
— Вам удалось сломать стереотип?
— Да, за что и поплатился девятью годами интенсивного лечения. Хотите — трепыхайтесь.
— За что же вас так? — участливо спросил Самохин.
— За что? — Допш копнул сухой, сыпучий песок. — Вот вы говорите, время изменилось… А ну, пойдите и скажите своему начальству, что, выполняя специальное задание, вы провалились под землю. В самом прямом смысле, на глубину примерно в восемьдесят метров. Да еще обнаружили там город из пирамид, который называется Тартарары. И что целый год ходили по нему и искали выход. Вам поверят? Только откровенно?
— В это поверить невозможно…
— Правильно. Сейчас вас просто уволят из органов за профнепригодность или слабое здоровье. А раньше кроме этого поместили бы в лечебное учреждение, чтоб не распространяли вредные слухи. Вот в этом отношении время изменилось.
Песочница и его абсолютно трезвые рассуждения никак уже не сочетались.
— Неужели вы в самом деле проваливались под землю? — осторожно спросил Самохин.
Допш посмотрел на него из-под кустистых и еще черных бровей.
— Слышали, есть такая клятва: чтоб мне сквозь землю провалиться?
— Ну, разумеется…
— А ну, поклянитесь, что пришли ко мне с чистыми помыслами!
— И что же будет?
— Вы сначала поклянитесь!
— Чтоб мне сквозь землю провалиться, — выдавил Самохин, глядя себе под ноги. — Я пришел с чистыми помыслами.
Бывший смершевец почему-то озлился.
— Конечно! Здесь не провалитесь, потому что под вами твердь. А есть места, где лгать нельзя! С чистыми он пришел…
— И где же такие места?
— Пожалуйста, могу указать. В Горицком бору.
— Что-то не слышал про такой бор…
— Как же не слышали? Там еще потом пустыня была, пески. — Допш явно забыл, где это, и растерялся. — Да все знают… Если ложно поклянешься, сразу в Тартарары…
— Это в Московской области?
— Вы что?.. Нет… Погодите, а где же Горицкий бор?
— Тартары — это так Сибирь раньше называлась, — подсказал Самохин.
Он просиял.
— Верно, в Сибири это!
— А в какой области?
— Не знаю… Тогда областей не было… Назывался Западно-Сибирский край.
— Может, там близко река была? — еще раз попробовал навести его Самохин: память у смершевца превратилась в пунктирную линию.
— Река была! — ухватился тот. — Сватья! Большая была, извилистая. По ней еще лес сплавляли!
— Разве есть такая река?
— Сейчас уже нет. — Он что-то вспомнил. — Еще тогда всю песком занесло…
На его лице возникла страдальческая гримаса, и это было единственным, что выдавало глубоко скрытую душевную болезнь. Однако при этом он вроде бы уже созрел, чтоб говорить о сокровенном.
— В своем письме вы писали о некоем пророке, — осторожно начал Самохин, — который должен явиться. Его имя — Ящер…
— В каком письме? — Допш привстал, руки его снова задрожали, лопатка выпала. — Я ничего не писал!
— К нам попало одно ваше письмо, старое, конца шестидесятых… В ЦК КПСС.
— Как это — попало?
— Нашли в вашей истории болезни.
Он расслабленно опустился на песок, лицо заблестело от пота.
— В истории болезни?!
— Да, было подшито…
— Если в истории… Значит, его не читали в ЦК?
— Скорее всего, нет…
— Мне нужно знать точно!
— Это точно, — на свой страх и риск подтвердил Самохин. — Письмо дальше лечащего врача не ушло.
Допш снова схватил лопатку и начал копать песок.
— Что вы знаете о Ящере? — Сергей Николаевич присел рядом с ним. — О котором писали?..
Бывший смершевец счастливо улыбался и рыл землю. Сиделка что-то заподозрила и, приподняв подол, забралась в песочницу.
— Ничего не спрашивайте, сейчас не скажет… Но Допш на секунду замер и сказал:
— Дева родилась…
Сиделка отняла у него лопатку, повлекла из песочницы, делая какие-то знаки Самохину.
— Эмилий Карлович, вам пора делать укольчик, — заворковала она. — Мы сейчас пойдем домой, поставим укол и поспим…
Он вырвался, проворно перескочил ограждение песочницы и схватил лопатку.
— Вызовите «скорую»! — крикнула сиделка. — Сейчас приступ начнется! Они там знают…
Пока Самохин звонил, Допш пытался зарыться в землю. Сиделка отчаянно висла у него на руках, старалась выкрутить лопатку из его руки и обездвижить смершевца, но он упорно лез головой в песок и нагребал его на себя.
Когда они уже вдвоем распластали жилистого старика на земле, и сиделка начала бережно очищать ему глаза и нос, Допш расслабился, засмеялся и заплакал одновременно.
— Плачьте, плачьте, Эмилий Карлович, — уговаривала его измученная сиделка. — Глядишь, слезы вымоют песок…
А он вывернул голову из-под ее рук и еще раз отчетливо произнес:
— Дева родилась! Она все-таки родилась!
3
В двадцать шестом году, ранней весной, по глухой сибирской реке Сватье, тогда хорошо обжитой столыпинскими переселенцами, случился детский мор, который позже уездный фельдшер назвал скарлатиной. И все дети до десятилетнего возраста умерли в один месяц — остались, кто был постарше и кто еще не родился к тому времени. С началом зимы, после ледостава, мужики сбивались в артели и отправлялись на отхожий промысел по всему Западно-Сибирскому краю: земли кругом были худые, тощие — один голимый песок, на котором никогда не разживешься.
И возвращались только к маю, к посевной, уже по полой воде, с подарками домочадцам, с деньгами большими и малыми, и тогда несколько дней вся Сватья гудела от праздника.
В тот год безрадостным было возращение, к наскоро выкопанным в мерзлой земле и просевшим могилкам пришли артельщики, на поминки угодили, ибо как раз выпадали сороковины — горе по всей реке стояло лютое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17