все то, что прежде было. Но ощутила не свет сияющий – горящий взор.
– Кто здесь? – спросила и замерла. Взгляд был мужской, пытливый, недовольный…
– Как ты посмел войти? Ты кто?
– Я – твой отец духовный…
– Помилуй Боже!.. Откуда ты? И кто впустил в опочивальню?!
– А сам вошел! – тень Аввакума в изголовье чуть выросла и расплылась. – Лежишь тут… Вид срамной! Вериги!.. Где власяница?
– Право, не знаю. Вросла, должно быть, в тело…
– И окошко настежь! Вон дыму напустила!.. Кому открыла? И кого ждала?
Скорбящая в сей миг приуныла, но гордость не уняв, со вздохом обронила:
– Мне душно сделалось. И чудилось, пожар…
Словно забыла, что ангел ей являлся.
– Когда довлеет плоть – молиться след! Не тело баловать, но душу.
– Молилась я…
– В сем образе молилась? Вериги снявши?.. Тьфу, стыд какой! Хотя бы срам прикрыла!
– Никто ж не зрит, – она чуть потянулась. – А ты – суть призрак… Сон.
– А ежели я есть? Стою живой?
– Да полно… Когда ты снишься, я все гадаю: к добру ли, к худу… И вот в сей час… Ты с чем ко мне явился?
– Накинь покрывало! – взмолился он. – И не ввергай во грех! Блудница…
– Ужель под своим кровом?.. В опочивальне?.. Ужель я в доме не хозяйка? – боярыня, однако, натянула простынь и укрыла плечи.
Скуфейку сняв, отец духовный огладил волосы, привычною рукой хотел поправить цепь на шее, однако не было ее. Лишившись сана, он не отвык еще от знака власти – суть креста.
Взор Аввакума стал смиренным.
– В сем доме?.. В сих стенах ты хозяйка. А я – в душе твоей. Не ты ль, Скорбящая, просила слезно – будь мне водителем духовным? Не дай погибнуть, осиротела я и слепну!..
– Просила…
– И что же, дочь моя? Так укрепилась в вере? Прозрела, обрела покой и ныне я не нужен?
Боярыня укуталась плотнее, сжалась, почувствовав озноб.
– Слаба я, отче… И без тебя мне боязно. Как будто бы в лесу, одна и мрак ночной… Все время жду: придешь и выведешь. А нет тебя, духовник. Ты муки терпишь в Пустозерске… Может, отмучился? Явился мертвый?
– Открой глаза-то!.. Ужель не зришь – живой!
– Живой вошел бы через двери, а то в окно залез… Не в первый раз твой дух является, и образ… Влетит вот так в окно и сядет. И мы беседуем подолгу, всласть… Бывает, спор меж нами, ссора, да все добром кончается. Я рада…
– Но что-то радости не зрю!
– Да как всегда застал врасплох… Я же в своей опочивальне.
– Тем паче! Как учил тебя? Идешь ко сну – вериги не снимай, три рубища надень, да не шелковых, кои ласкают тело, а холстяных иль вовсе из поскони. И ложе устели не пуховой периной и полотном – рогожей лыковой, полено в изголовье… А прежде помолись и положи поклоны, сот пять ли, шесть. Измучай тело! – отец духовный всхмурил бровь и посохом достав сорочку, брезгливо отшвырнул – как будто впрямь змеиный выползок. – Вошел в окно! На то причины есть… Но что позрел? Позор и срам греховный! Тьфу! Почто изрезала вериги?
Она вдруг просияла и, забывшись, приспустила простынь, крест наложила двоеперстный.
– Святая Богородица!.. Се ангел был! Ей-ей, ко мне являлся мой ангел! Вначале глас его раздался – сними одежды…
– И ты послушала, сняла?
– Нимб засветился, желанная прохлада… И звук пастушьей дудки!
– Се искус был, чумная!
– Да нет же, Аввакум! Откуда тогда истинная радость? Отдохновение и сон божественный?.. Как будто бы летала! И всюду зрела свет золотистый. Вот токмо пробудилась – тут и ты явился.
– Что зрела ты, слепая? – отец духовный застонал и стал молиться в угол. – Спаси ее, Христос… Заблудшая овца…
И тотчас Скорбящую обуял страх, душа птенцом бесперым свалилась из гнезда и пала в пропасть.
– Неужто бес прельстил?..
– Во ангельском обличий явился!…
– А мне сдается, ангел приходил. При мне он помолился Богу, и власяница спала, рассыпалась в куски.
– Ох, чадо несмышленое! – загоревал духовник. – Не разлучили в нас – наставил, уберег, предупредил! А ныне как?.. Далече я!
– Да полно, Аввакум! Ужели я не зряча? Суть, ангел мне явился!
Убитый горем Аввакум встал на колена, навзрыд заплакал и взмолился:
– О, Боже Правый! Когда в в потемках смрадных не жила душа, посмел бы диавол к ней явиться? Моя во всем вина! Ведь я отец духовный, а дщерь моя во мраке! Увы, увы мне! Не протопоп я суть, не душевидец – червь недостойный. И ныне я – распоп!
Скорбя и негодуя, она оделась в рубище, плат повязала и собрала остатки власяницы – веревки конские с узлами.
– Прости меня, слепую! Не разглядела я… И даже в миг сей глазам своим не верю: ты чудишься, подобно ангелу? Иль тоже прелесть бесов?..
Духовник не внимал, слезами обливаясь, каялся со страстью и взор его мертвел.
– И не овца в грехах погрязла, но пастырь грешен! Я блуд творю! Геенна огненная мне! Меня казни, Господь – ее помилуй!
– Ну, полно, батюшка! Мой грех – мне и ответ держать. Я беса не признала, смутилась светлым образом, пастушьей дудкой… Ну, полно убиваться! Встань… Да встань же, наконец. Я недостойная и червь земной. И ведомо: отец духовный дочерние грехи возьмет на свою душу… И замолит. Но мне позволь! Сама очиститься желаю. Не разглядела искуса – мне наказанье должно. Приму… По тысяче поклонов еженощно, суровый пост, вериги новые сплету… Все, что положишь мне.
– Гордыня мучает…
– Не скрою… Случается, болит. В сей миг мой нрав щекочет, жалит…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11