По стечению обстоятельств или скорее, по обычаю, кладбище располагалось на самом красивом месте округи — на прибрежном холме средь соснового бора. Много позже я специально ездил туда, чтоб обновить чувства и впечатления, и обнаружил, что холм этот не что иное как древний, сильно оплывший курган: когда-то русло реки, вплотную приблизившись к нему, пощадило захоронение и отмерло само, превратившись в старицу со стоячей водой. Я не проводил там раскопок, потому что достаточно было обожженного мальчишеского осознания, да и кладбище давно замшело и запустилось, так что уж не понять; где старые и новые могилы.
Но именно на этом кургане у меня и родился замысел заглянуть в мир почти что запредельный — мир глубинной русской истории, за горизонт той тысячи лет, который перед нами установлен, как театральный занавес.
Меня часто спрашивают, какими архивами пользуюсь, из каких источников получаю (достаю, добываю, мою, как моют тяжелую фракцию, чтоб отыскать золото) информацию, когда касаюсь такой глубины времени, и есть ли под ней реальная, документальная основа, которую можно как-то проверить или хотя бы поверить в нее. Отвечу — есть такая основа. Есть неиссякаемый, общедоступный и одновременно, самый закрытый и самый древнейший магический источник, прикоснуться к которому мешает все тот же страх.
Это — СЛОВО.
Нам все время твердят лишь о тысячелетней истории, де-мол, а до нее наши предки жили «скотьим образом», прозябая во мраке и дикости. Это неоспоримая истина, все остальное — псевдонаука, самодеятельность, профанирование, ну и так далее. Вероятно, все тот же страх заставляет остепененных и умудренных мужей или приспосабливать и притягивать к этой концепции, или не видеть, не замечать того, что ей противоречит.
Но к нашему счастью, существует беспристрастный Свидетель и Хранитель времени — Его Величество Русский Язык, вобравший в себе не только посмертные маски эпох, а и живую психологию его древних носителей. Он, как детское воображение, мгновенно реагирует на свет и огонь, и одновременно настолько велик, могуч и не подвержен никаким потрясениям, что не укладывается ни в тысячелетнее, ни даже в десятитысячелетнее ложе суждений, представлений и концепций.
Неоспоримо то, что за минувшие десять веков «цивилизации» к нашей речи практически ничего не прибавилось, а напротив, больше утратилось в связи со слишком частой сменой идеологий. Это современная языковая надстройка, которой мы пользуемся сейчас в повседневной жизни, напоминает дикий, «скотий образ», вероятно, соответствующий духовной деградации. И все-таки оставаясь сами с собой наедине, мы думаем и говорим на том древнейшем языке, в котором уже были заложены все представления о мире и мироздании, все понятия, краски, тона, полутона и самая нежная, тончайшая материя речи — чувства, коим столько же тысячелетий, сколько существует сам язык.
Не случайно наша РЕЧЬ имеет прямую связь с РЕКОЙ, которую можно, например, пустить по новому руслу, перекрыть плотиной или даже повернуть вспять, но ничего не поделать с сутью, то есть, с наполнением, ибо река питается не только видимыми ручьями и малыми речками, но более всего незримыми, таинственными ключами, и родниками. Точно так же они существуют в языке, образуя независимый, не подвластный нашему сознанию инстинкт самосохранения, как у всего живого, теплокровного мира.
И самоочищения…
Сергей Алексеев
1
Два ромейских легиона, пришедших из Середины Земли, вспомогательная конница и три центурии наемников стояли парадным строем на берегу весеннего, полноводного Рейна уже четвертый час. От долгого ожидания, а более от студеного полунощного ветра, ровные шеренги плотно сомкнулись плечами и сжались между собой, задние ряды всадников спешились и теперь грелись, прижимаясь к лошадям. И казалось, еще не приняв ни одного сражения, тридцатитысячное императорское войско уменьшилось вдвое, и оставшаяся половина настолько продрогла, что утратила бравый вид и боевой дух. Особенно легионеры, привыкшие к теплу жарких стран и экипированные так, будто готовились высадиться на Сицилию, а не на правый берег Рейна. Пытаясь разогнать по жилам стынущую кровь, они то и дело переступали голоколенными ногами, размешивая калигулами еще не просохшую липкую глину, топтались на месте галльские наемники и даже лошади, отчего над строем висел бесконечный чавкающий звук.
Легат Анпил, командовавший торжественным построением, стоял на деревянном помосте, приготовленном для императора, и непроизвольно, повинуясь общему ритму, тоже переминался с ноги на ногу. В любой момент он мог бы одним словом навести порядок в строю, но по договору не имел права держать воина в парадной стойке более, чем два часа, если не было дополнительного соглашения об оплате. Поэтому легат взирал на войско со снисхождением, да и не видел в строгости особой нужды, поскольку высланные для встречи Вария мальчики-контуберналы не подавали знака. А ветер между тем усиливался и наконец-то пошел ожидаемый с утра холодный дождь со снегом.
Никто не знал, что могло так задержать императора, известного своей обязательностью и бережливостью времени еще с тех пор, когда он был обыкновенным всадником, а потом трибуном и командовал конницей. Поэтому легат кутался в плащ и с тревожным недовольством посматривал в сторону императорских шатров, поставленных на высоком прибрежном холме, прикрытом старыми, корявыми от ветра, соснами. Но иногда с радостью переводил взор на близкий речной берег, возле которого стояла приготовленная для него бирема со спущенными сходнями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11