Над головами демонстрантов вздымались написанные на скорую руку плакаты: «Возмущенный до глубины души, к нам присоединиться спеши!», «Люди труда за себя постоят всегда!», «Позор! Такого беззакония ещё не знала Поэтония!» На улицах, по которым проходили демонстранты, закрывались учреждения и магазины: люди, не задумываясь, присоединялись к типографам. Вся Поэтония начинала забастовку солидарности. Бурлящая толпа заполнила площадь перед муниципалитетом. Представители демонстрантов потребовали, чтобы их принял мэр, и, едва переступив порог его кабинета, возмущенно загудели. Перебивая друг друга, они поведали о страшном оскорблении, которому их незаслуженно подвергли, – их, печатающих книги стихов, словари рифм, руководства по стихосложению! Если оскорбители не будут сурово наказаны, пусть власти пеняют на себя! Не на шутку перепуганный мэр тотчас собрал Городской Совет.
– Им, наверно, платят мало… – высказал он предположение. – Только стачки не хватало!
– Что вы! Что вы! Что вы! Что вы! – запричитал мэр Поэтонии.– Будьте к худшему готовы! Неужели от досады станут строить баррикады?
– Что вы! Что вы! Что вы! Что вы! Будьте к худшему готовы!
– Как! Вынашивает кто-то замысел переворота?
– Что вы! Что вы! Что вы! Что вы! Будьте к худшему готовы! – в который раз повторил мэр и наконец нашел в себе силы объявить, какими ответными действиями угрожает население: – Народ не погладит врага по головке. Страшнее не видел никто забастовки: сюда демонстранты явились с угрозой – в ответ говорить не стихами, а прозой!
Члены Городского Совета побледнели, некоторые упали в обморок. Трудно было представить себе угрозу чудовищнее. С минуты на минуту могли рухнуть вековые устой: столетиями жители Поэтонии изъяснялись не иначе как в стихах, даже если заказывали чашку кофе или просили взвесить сто граммов колбасы. И вдруг своеобразие города, где все без исключения были поэтами, города грациозной рифмованной речи, лирических чувств и поэтического воображения. – вдруг своеобразие это канет в прошлое, и в каждой квартире, в каждом трамвае, на улицах и площадях зазвучит грубая, оскорбительная для слуха проза!
Совещание мэра с членами Городского Совета проходило на редкость бурно, но в конце концов отцы города пришли к единодушному решению, которое мэр, подойдя к окну, сообщил ожидавшей внизу толпе:

– Да, с вами поступили некрасиво.
Негодованье ваше справедливо.
Клянусь усами моего кота,
что все поставлю на свои места.

Толпа ликовала. Это была победа: требование демонстрантов признали справедливым. Еще бы! А ведь дело могло окончиться плохо – недаром члены Городского Совета не исключали возможности кровопролития.
Причиной недовольства, как выяснилось, послужило объявление, вывешенное в городской типографии:
«С мая месяца сего года заработная плата рабочих и служащих будет увеличена на 20 %».
До чего они дожили! Это возмутительно – их не считают за людей!
– Увеличивают зарплату без любви к нашему брату! – негодовали типографы, – Подобное объявление для нас оскорбление!
Все что угодно можно было стерпеть, но только не это: к ним посмели обратиться в прозе! Они ответят оскорбителям забастовкой, они сумеют постоять за себя! Они обрушат на врага его же оружие:

К нам обратились словами прозы!
Они ответят за наши слезы.
Друзья, в создавшейся обстановке
прибегнем к поэтической забастовке!

К счастью, мэр города и члены Городского Совета, сами тонкие поэты, сразу же приняли сторону бастующих. Директор типографии был строго наказан: приговор обязал его переписать злополучное объявление. Люди вернулись на свои рабочие места лишь после того, как при входе в типографию появился новый текст, украшенный плавными завитушками:

«Радуйтесь (мы вашу радость разделим):
близко прощанье с дождливым апрелем,
май на пороге – веселый, цветущий,
увеличенье зарплаты несущий.
Хочется верить – окажутся кстати
двадцать процентов прибавки к зарплате».

Поэтические традиции были соблюдены, справедливость восторжествовала, и жители Поэтонии продолжали изъясняться стихами, утонченно любезными, как прежде.
Правда, спустя некоторое время в городе случилось новое происшествие: на этот раз его виновницей оказалась девочка по имени Катерина.

КАТЕРИНА ПУТАЕТ СЛОВА

То, что девочка не без странностей, можно было сказать, когда Катерина была еще совсем крошка, – с первых слов, которые она произнесла. Мама, наклонившись над колыбелью, уговаривала ее:

– Повторяй за мною: мама.
Повторяй, не будь упряма.

И Катерина лепетала:
– Прямо…

– Да не «прямо»! Ма-ма. Ма-ма.
Повтори, не будь упряма.

А Катерина говорила:
– Ра-ма, ра-ма…

– Да не «рама»! Ма-ма. Ма-ма.
Ну прошу, не будь упряма!

А Катерина говорила:
– Я-ма, я-ма…
Папу она упорно называла шляпой. Вместо слова «отец» произносила «глупец». А если просила воды, кричала: «Бить! Бить!»
Родители места себе не находили: такая маленькая – и такая непочтительная с отцом, да к тому же угрожает кому-то побоями. Разумеется, как все жители Поэтонии, они говорили стихами и на судьбу сетовали тоже в стихах:

– Наказанье – не ребенок!
Драться и грубить с пеленок!..


– Ну и дочь! Хоть в голос плачь!
Правда, время – лучший врач…

Время, однако, шло, но Катерина оставалась неисправимой. Когда от первых разрозненных слов она перешла к первым фразам, вернее, к первым стихам, у нее получалось что-то в этом роде:

– Милые грабители,
вашей милой крошке
поцелуйте ручки,
поцелуйте рожки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30