Быстро обняла отца.
– До скорого, – кивнула она.
– Очень хотелось бы надеяться.
Он поправил протез, который имел обыкновение вываливаться, если он улыбался слишком широко, и тоже кивнул ей. А потом стал смотреть вслед «Асконе», прыгающей по ухабистой дороге, и почувствовал, что дрожь усилилась – так всегда бывало, когда у него долго гостил кто-нибудь, а потом он вдруг оставался один.
Эва плавно скользила по шоссе вниз по направлению к Ховтуннелю. Поеду-ка я на Розенкранцгате, к тому самому зеленому домику. И выясню, кто он. У нее была в машине сумка на длинном ремне, и в своей длинной юбке она вполне могла сойти за коммивояжера или проповедницу из какой-нибудь секты. Может, ей удастся взглянуть на жену убийцы или перемолвиться парой слов с мальчишкой, если это действительно его сын. Женщины из «Свидетелей Иеговы», кажется, всегда ходят в юбках. И вроде бы у них всегда длинные волосы, во всяком случае, они так выглядели, когда она была еще девчонкой. Или то были мормоны? А может, это вообще одно и то же. Она ехала в туннеле. Быстро глянула в зеркало на свое ненакрашенное лицо, но свет в туннеле был плохой, какой-то слабо-оранжевый, он лился с потолка и отражался в ее зрачках. Она не узнавала себя. Такого с ней не бывало уже очень давно, пожалуй, с самого детства, со времен Майи. Когда-то она была довольно страстной натурой, но все это с годами куда-то ушло, сгинуло за годы неблагополучного брака, оказалось погребенным под грудами неоплаченных счетов, беспокойства из-за тучности Эммы, депрессии из-за того, что ей никак не удается пробиться как художнику. Что-то возникло в груди, потом опустилось в низ живота. Это чувство придало ей живости, появилось ощущение, что, если она сейчас же пойдет в мастерскую, то сможет сразу же написать очень сильную картину, самую лучшую, движимая праведным гневом. Настроение было приподнятое. Пульс участился, и неяркий оранжевый цвет в туннеле словно бы поддерживал в ней это настроение – пока она не добралась до центра. Тогда она перестроилась в правый ряд и поехала на Розенкранцгате.
Поблизости от красочных домиков никого не было видно, было еще рано. Она проехала мимо зеленого дома и припарковалась за навесом для велосипедов на самом краю жилого массива. Закинула сумку на плечо и торопливым шагом направилась к домам, стараясь выглядеть целеустремленной и жизнерадостной, как будто бы в большой наплечной сумке несла людям какое-то радостное послание. Она старалась не пропускать никаких деталей по пути: стойки для велосипедов, маленький пятачок с качелями и песочницей, сушилка для белья и живая изгородь с останками каких-то желтых цветов. В небольшом садике тут и там валялись игрушки из поблекшей пластмассы. Она повернула к зеленому домику и направилась к первому подъезду. Она узнает блондинку, если увидит ее, это тощее жеманное создание. Эва уставилась на кнопки звонков, выбрала самую верхнюю, где было написано «Хелланд», но сразу звонить не стала – постояла, набираясь решимости. Прищурившись, попыталась хоть что-то рассмотреть через дверь, но дверь была из армированного стекла, разглядеть все равно ничего не удалось. Никаких звуков тоже не было слышно, поэтому она вздрогнула, когда дверь внезапно распахнулась и прямо на нее из подъезда вышел мужчина. Это был не Эльмер. В каждом подъезде жило только по две семьи, она быстро кивнула и посторонилась, давая ему пройти. Выглядел он подозрительно. Она быстро читала фамилии на звонках.
– Хелланд? – быстро спросила она.
– Да, это я.
– Ах, вот как? Значит, мне к Эйнарссонам.
Он пошел к гаражу, но все-таки оглянулся и посмотрел вслед женщине, которая, как воришка, проскользнула в дверь.
Табличка на двери была фарфоровая, нарисованная вполне по-любительски: мама, папа и ребятенок; под каждой фигуркой было подписано имя: Юрунн, Эгиль и Ян Хенри. Она покачала головой и снова выскользнула на улицу. «Эгиль Эйнарссон, Розенкранцгате, 16, – подумала она. – Я знаю, кто ты и что ты сделал. И скоро я расскажу тебе об этом».

***

Эва возвратилась домой; она пребывала в состоянии крайней сосредоточенности.
Все другие дела были отодвинуты в сторону, все сомнения отброшены, весь пережитый страх превратился в одну мощную решимость. Это придало ей силы. Она представляла себе несчастного шофера, может быть, немного полноватого, лысеющего, во всяком случае, ей казалось, что он выглядит именно так. Сейчас он, возможно, сидит в комнате для допросов, пьет растворимый кофе и курит, курит одну за другой. Много, наверное, выкурил. И курить ему на самом деле уже не хочется, но это просто возможность занять чем-то руки, а то куда их девать, когда вокруг одни полицейские в форме, и они все пялятся на его руки, как будто он этими самыми руками и убил Майю. Конечно, они возьмут анализ на ДНК, но это же занимает какое-то время, возможно, недели, а пока ему придется ждать, а они могут решить, что, хотя именно в тот вечер он и не спал с Майей, убить-то он ее мог все равно. Конечно, они обращаются с ним вполне нормально, несмотря на то, что речь идет об убийстве, самом отвратительном, самом примитивном из всех преступлений. Но она вполне могла себе представить, что и среди этих вежливых полицейских непременно найдется какой-нибудь хам, который слой за слоем будет сдирать с несчастного остатки достоинства и уверенности в себе. Не исключено, что тот же Сейер, молчаливый, терпеливый, может превратиться в такое чудовище. Возможно все. А где-то, наверное, сидит и плачет его жена, обезумевшая от страха. Когда речь заходит о чем-то действительно важном, никто из нас не может быть уверенным в другом, подумалось ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88