Забавно, правда?
В ответ она глубоко вздохнула.
– У меня только один маленький вопросик.
Он говорил вежливо, но не особо церемонился. Он вообще стеснялся редко. Он олицетворял власть, он излучал ее; иногда это заставляло людей нервничать, если ему того хотелось, как, например, сейчас.
– Да, я уже слышала, – сказала она и отступила в глубину прихожей. Она откинула длинные волосы за спину и закрыла за ним дверь. – Юстейн звонил. Но я ничем больше помочь не могу. Да, я видела, как выплыл этот бедолага, и я вам звонила. Часов в пять вечера. Со мной была Эмма. Я не помню, с кем я говорила, если вас интересует это, но уж если так случилось и вы забыли записать звонок, то это не моя проблема. Во всяком случае, я выполнила свой долг, так это, кажется, называется. И больше ничего добавить не могу.
Вызубрила на славу. Явно успела прорепетировать несколько раз.
– Но помогите мне тогда хотя бы с голосом, – попросил он, – чтобы я мог разобраться и виновный был наказан. Потому что не дело, когда такое происходит. Все поступающие звонки должны быть зарегистрированы. И то, что произошло, совершенно недопустимо, мы должны это пресечь, если вы понимаете, о чем я.
Она стояла спиной к нему, загораживая вход в гостиную, и он видел черные и белые картины, которые произвели на него такое сильное впечатление в прошлый раз. Он не мог видеть ее лица, но чувствовал, что она ощетинилась всеми колючками. Она знала, что он блефует, но сказать об этом не могла.
– Да нет, господи, это был совершенно обычный голос. Я об этом даже не думала.
– Акцент жителя Восточной Норвегии?
– Э… Да нет… Я не помню, чтобы это у него был какой-то особый акцент, но я редко обращаю внимание на такие вещи. И потом, у меня был стресс, ведь со мной была Эмма и все такое. А зрелище было не из приятных.
Она уже вошла в гостиную, но по-прежнему стояла к нему спиной. Он прошел за ней. – А голос был старый или молодой?
– Понятия не имею.
– В тот вечер у нас дежурила женщина-офицер, – солгал он.
– Да? Тогда, должно быть, она отошла в туалет или куда-то еще, – быстро сказала Эва. – Потому что я разговаривала с мужчиной, в этом я уверена.
– Он говорил с акцентом жителя Южной Норвегии?
– Господи, да не знаю я! Это был мужчина, а больше я ничего не помню. Я звонила, и больше мне сказать нечего.
– И что он сказал?
– Что сказал? Да ничего особенного, спросил, откуда я звоню. – А потом?
– Да ничего, собственно говоря.
– Но он попросил вас остаться на месте?
– Нет. Я просто объяснила, где это.
– Что?
– Я сказала, что это примерно около Народного дома. Там, где стоит памятник сплавщику.
– И потом вы ушли?
– Да, ушли. Мы пошли поесть, потому что Эмма была голодна.
– Дорогая фру Магнус, – произнес Сейер медленно. – Неужели вы думаете, что я вам поверю? Поверю в то, что вы звонили, сообщили о том, что нашли труп, и что вас даже не попросили дождаться полиции?
– Господи, но я же не могу отвечать за все те ляпы, которые ваши люди совершают на работе! Может, он был молодой и неопытный, откуда я знаю? Это, во всяком случае, не моя вина.
– То есть вам показалось, что голос был молодой?
– Нет, не знаю. Я редко обращаю внимание на такие вещи.
– Художники обычно как раз обращают внимание на такие вещи, – сказал он резко. – Они наблюдательны, схватывают все детали. Разве не так?
Она не ответила. Поджала губы, и рот ее превратился в узкую щелочку.
– Я должен вам кое в чем признаться, – тихо произнес он. – Я вам не верю.
– Это ваша проблема.
– Сказать, почему? – спросил он.
– Мне это не интересно.
– Потому что, – сказал он еще тише, – потому что все только и мечтают о таком звонке. На долгом и скучном вечернем дежурстве все только и мечтают о том, чтобы найти труп. Ничто не в состоянии так зажечь инспектора полиции во время обычного вечернего дежурства, как сообщение об утопленнике, а то все одни семейные скандалы, угоны, алкаши задержанные скандалят… Понимаете?
– Значит, тот дежурный был исключением.
– У нас, конечно, всякое может быть, – признался он. – Но такого не бывает.
Больше ей сказать было нечего; она продолжала упрямо на него смотреть.
– Вы пишете картину? – вдруг спросил он.
– Да, разумеется. Это мой хлеб.
Она стояла, поэтому он тоже не мог сесть.
– Наверное, это нелегко. Жить на доходы от продажи картин, я имею в виду.
– Нет. Я и раньше говорила, что это нелегко. Но мы справляемся.
Она явно начинала терять терпение, но выгнать его не осмеливалась. Никто не осмелился бы. Она ждала. У нее были такие узкие плечи! Она надеялась, что он вот-вот уйдет и она снова сможет вздохнуть свободно – так свободно, как это возможно, учитывая то, что она знала.
– Голь на выдумки хитра, – ехидно заметил он. – А вы стали вовремя оплачивать счета. Это необычно для вас – по сравнению с тем, что было до смерти Дурбан. Тогда-то вы все время запаздывали. Разве это не удивительно?
– Откуда вы об этом-то знаете?
– Надо только сделать пару звонков. В коммунальные органы, в энергонадзор, на телефонную станцию. Знаете, это просто удивительно, как люди реагируют, когда ты звонишь и говоришь, что ты из полиции. Сведения так и сыплются.
Секунду она колебалась, потом собралась с силами и с вызовом посмотрела ему в глаза. Ее глаза метали молнии.
– А дочка была с вами в телефонной будке, когда вы звонили? – спросил он как бы между прочим.
– Нет, она осталась на улице. Там было тесно, а Эмма занимает довольно много места.
Он кивнул. Она опять отвернулась, словно стремясь быть подальше от него.
– Но вы знали, что Дурбан и Эйнарссон были знакомы, не так ли?
Этот вопрос был как выстрел вслепую; и он словно повис в темной прихожей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88