— Ты решил подменить Никиту? — спросила Галя.
— Где уж нам! Он был король ерников. Если б один из нас его не прикончил…
— Я бы хотел начать все-таки с предыдущего убийства, — сказал Борис Павлович.
— Просим, просим, Эркюль, — снова ввязался эпигон Никиты, но Борис Павлович даже не пернул в мою сторону.
Тут я демонстративно вытащил из кармана американский паспорт и стал листать его на предмет подсчета виз — вместе с русской въездной девятнадцать. Больше всего греческих — и средиземные волны, аккомпанируя Борису Павловичу, убаюкивали меня. Перед глазами возник каменистый остров, который никогда, наверное, мне больше не видать. Боюсь, на этот раз не отбояриться — влип. Угодил в собственные силки: нечестивый уловлен делами рук своих. Хотя кто знает? Зависит от отношений между двумя моими родинами, изначальной и благоприобретенной. Попутал же меня черт подать на восстановление российского гражданства! Борис Павлович тем временем начал свой триумф именно с меня, что не существенно. Куда интереснее, кем он закончит.
— Всю эту неделю Глеб Алексеевич пытался убедить меня, что я слишком, ну, что ли, прост, чтоб раскрыть сложное преступление и поймать интеллектуального преступника. Другими словами, что совершенное преступление мне не по мозгам, а потому и величает меня насмешливо Эркюлем Пу-аро. Не впервые мне сталкиваться с такой критикой. У нас в конторе — та же история: я, мол, не тяну на сыщика, мысля примитивно, в то время как современный преступник — существо продвинутое, утонченное и артистичное. А посему сыщик должен быть конгениален преступнику, если хочет его поймать, а сплошь и рядом: преступник непризнанный гений, а сыщик — сер, как вошь. Так наши умники говорят. Я думаю иначе. Пусть даже То, что скажу, покажется кой-кому апологией посредственности. Чтоб решиться преступить закон и поставить на кон свою свободу, а может, и жизнь, нужна страсть, превосходящая страх и инстинкт самосохранения. А тем более чтоб совершить убийство, равно экспромтом, то есть импульсивно, либо заранее обмозговав. Потому что даже предумышленные, тщательно подготовленные убийства изначально задуманы по страсти, может, даже еще более сильной, чем нечаянные, совершаемые под горячую руку. Импульс — вовсе не обязательно кратковременного действия. Страсть можно загнать в подполье, тем более если она тебя мучает с детства, как, например, «Даная» Рембрандта, которая исказила судьбу одного из присутствующих. Но рано или поздно эта страсть вырвется наружу, круша все вокруг. Это как мнимо затихший вулкан, внутри которого происходит непрерывный процесс. Я исхожу из того, что убийца всегда ведом страстью, а страсть, возникая на бессознательном уровне, обычно целенаправленна и примитивна. Вот почему его преступление просто, как дважды два, и сам он, по сокровенной сути, — зауряден. А то, что мы принимаем за сложность убийцы, есть в действительности каша в голове следователя. Вот я и говорю, что было бы ошибкой усложнять мотивы преступления, которые возникают обычно на самом элементарном уровне. Именно такую ошибку и совершили мои коллеги, расследуя первое убийство. Даже сразу несколько, одной из которых, хоть и не главной, было подверстать это убийство к общей криминогенной ситуации в стране. На него вообще обратили непростительно мало внимания — мало ли убийств совершается в нашем городе! Однако если бы им занялись всерьез, мы могли бы, вероятно, предотвратить следующее убийство.
Я вздохнул с облегчением, а Галя не выдержала:
— Считаете, что Никиту и Лену убил один человек?
— Будто сама не знаешь! — бросил я лже-Данае.
— Полагаю, что оба убийства тесно связаны, переплетены друг с дружкой, пусть связь между ними и односторонняя, — задал нам еще одну загадку Борис Павлович. — Именно из-за второго убийства нам и пришлось возвратиться к первому, они соотносились между собой, скажем, так: как оригинал и копия. Та же самая игра мнимыми эквивалентами, как в случае подмены подлинника Рембрандта искусной подделкой. Сначала нам подбросили копию «Данаи», а потом скопировали предыдущее убийство. По причине этих наглядных дублей — жизненного и художественного — нам и пришлось возвратиться к убийству Лены. Мы даже произвели эксгумацию ее трупа для дополнительного патологоанатоми-ческого исследования.
Посочувствовал Саше, но он и виду не подал — знал, наверное, об эксгумации заранее. Да и не могли без его ведома.
— Перед нами три преступления, причем промежуточное — похищение «Данаи» из Эрмитажа и ее дальнейшие злоключения — служит своего рода ключом к предыдущему и последующему: убийствам Лены и Никиты. Сказать по правде, это была наша единственная зацепка, путеводная звезда, так сказать. Мы так и назвали нашу операцию — «Даная». Без нее, боюсь, не сдвинулись бы с мертвой точки.
— А какая связь между «Данаей» и убийством Лены? — удивилась Галя.
Оставив вопрос без ответа, Борис Павлович продолжал:
— Как вы знаете, в таких случаях на подозрении всегда близкие. Кто еще так ненавидит друг друга, как супруги, как братья или сестры? Вам известно, что, согласно опросам, большинство мужчин в нашей стране оправдывают убийство жены из ревности? В свете всего этого мои коллеги и рассматривали женоубийство не только как возможность, но и как вероятность в данном деле. Тем более когда муж сам бьет себя в грудь, во всем винится и кается. Вот Саша и был арестован по подозрению в убийстве жены, но два дня спустя выпущен за недостаточностью улик, а его путаное признание сочтено за самооговор. Такое случается сплошь и рядом — на каждое второе нераскрытое убийство у нас одно ложное признание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67