Впрок торговал у чеченцев нашу нефть — когда те добьются независимости, а пока что снабжал их американским оружием из Турции. А нам предложил сократить поставки, если мы продадим ему «Данаю». Он и назвал эту цифру: семьдесят миллионов.
— Зря не сторговались. И деньги в кармане, и русские солдаты целы-невредимы, а так задаром пришлось отдать. Жалеете небось?
Борис Павлович никак не отреагировал, не поняв, по-видимому, сочувствую я или измываюсь.
— Вы, конечно, знаете, в реставрационные мастерские два входа служебный и с главной лестницы, — продолжал он. — Там хоть и висят запретительные надписи, но кто в наше время обращает на них внимание? Скорее наоборот: запрет как стимул к действию. Хотя, конечно, поразительно, как удалось вынести такую огромную картину — сто восемьдесят пять на двести три! И это несмотря на милицейские посты и военизированные наряды.
— Ну, это проще простого! Свернул в рулон — и поминай как звали!
— В рулон? — переспросил Борис Павлович — Спасибо за подсказку, только что нам с нее? Мы могли бы, конечно, устроить всеобщий шмон. Среди эрмитажников и тех посторонних, кто побывал в мастерских последнюю неделю, — выписанные им пропуска, к счастью, сохранились. На подозрении все, даже эрмитажная кошка. Только не думаю, что картина все еще находится у того, кто ее стащил.
— А что, если он на то и рассчитывает?
— На что именно?
— Считает, что вы не думаете, что он держит картину у себя дома, объяснил я, уже догадываясь, что переоцениваю умственные способности собеседника.
Он, однако, отреагировал неожиданно для меня:
— Еще одна подсказка?
— Ни в коем разе! — испугался я. И кто меня за язык тянет? — Однажды уже подсказал себе на голову. Навел вас на горячий след — и вот благодарность! Знал бы — молчал в тряпочку. Все бы до сих пор копию «Данаи» принимали за оригинал. — И спросил напрямик, слегка утомившись от неопределенности: — А в чем лично я подозреваюсь?
— Ни в чем, — хмыкнул он. — Это все был треп, для разгону. В качестве рабочей гипотезы. Одной из. Хоть вы и подозрительны сами по себе.
— Это все рудименты прежней работы, когда подозрительность была коллективной манией вашей организации, — напомнил ему еще раз.
— Что вы меня все прошлым тычете? Да мне гэбуха, может, обрыдла больше, чем кому другому! А сыщику подозрительным быть на роду написано.
— А ко мне чего цепляетесь? Из злопамятства? Не удалось засадить меня за измену родине, реальное, с вашей точки, преступление, так вы шьете теперь вымышленное — похищение национальной ценности?
— Я исхожу из того, что преступника, ушедшего от справедливой кары, не грех подловить на чем другом. — И тут же добавил, усмехаясь: — Не про вас будет сказано.
— Не забывайте, что у меня в кармане американский паспорт, — сказал я на всякий случай.
— Вряд ли президент США объявит нам войну из-за новоиспеченного американского гражданина. Конечно, вы у нас в качестве заокеанского гостя. Зато мы — у себя дома, а дома, знаете, и стены помогают.
— Все ваши стены давно сгнили и рухнули, как сказал сто лет назад в аналогичной ситуации товарищ Ленин. А в наш телекомпьютерный век весь мир большая деревня.
— Не скажите! Мы здесь живем как на хуторе. А что до стен, то вы правы — вот почему мы возводим их наново.
Менее всего желал я быть втянутым в политическую дискуссию — до их ностальгии по прежним добрым временам мне нет дела. Я поднялся, решив пренебречь десертом, хотя закусон был вполне пристойный.
— Вот наши пути и пересеклись, — сказал он, прощаясь.
— Не думаю.
— Да, чуть не забыл. Хорошо, что упомянули про американский паспорт. У меня для вас приятный сюрприз. Вы подавали на восстановление гражданства. Так вот, ваша просьба удовлетворена. — И он протянул мне российский паспорт.
Удивительное дело — никакой радости не ощутил. Даже напротив — скорее какой-то подвох, словно угодил в ловушку, которую сам же расставил. Вышла даже заминка — он протягивал мне паспорт, а я не решался взять. В конце концов взял — что еще оставалось? Сам напросился. И за фигом мне их чертово гражданство? С меня что, американского не достаточно? Или я собираюсь стать гражданином мира? Почему тогда российское, а не, скажем, бангладешское или перуанское? Честил себя всячески, особенно когда заметил, что он глядит на меня и скалится. Расстроился еще больше — что дал почувствовать ему свою слабину, хоть и не догадывался пока, в чем она.
Расстались с ним сухо, как и встретились, — без рукопожатия. Он так и не решился протянуть мне свою, не уверенный, что я ее пожму. Я бы пожал никогда не решался на подобный демарш, даже имея дело с нерукопожатными. Легче убить человека, чем не ответить на его рукопожатие.
Оставшись один, досек наконец, что к чему: как российский гражданин, я теперь подпадал под юрисдикцию федеральных властей. Это меня и подстегнуло. Во что бы то ни стало надо их упредить.
Не слишком ли я болтлив, задирая их?
4. ВОЗМОЖНА ЛИ ЖЕНЩИНЕ МЕРТВОЙ ХВАЛА?
Недолго поразмыслив, с кого начать, и не зная, как вести себя с убитым горем супругом, отправился вечером к его лучшему врагу — Никите. Даже если Саша ее сам кокнул — разве ему от этого легче? Скорее наоборот. Предпочел бы не встречаться с ним с глазу на глаз — может, Никита составит компанию? Да и Галя отсоветовала, правда в командном стиле, словно я ее супруг. Еще чего! Не забыть: поставить на место.
Мастерская у Никиты — все та же: в Гавани, на Васином острове. Люблю эти места, продуваемые морскими сквозняками. Во время наводнений остров ныряет под воду первым — так низко расположен. В той, другой жизни мы с Сашей и Никитой, иногда прихватив Лену и никогда — Галю, бродили здесь летними ночами, хотя какие это ночи?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67