Она повела меня в полицейский морг, пояснив по пути, что копы называют его «Сибирью». Меня как резануло—начало и конец ее жизни сошлись вдруг в одном этом слове. Вот кто самый великий в мире насмешник — случай, раскидавший на нашем пути аналогии и символы.
В морге и в самом деле холодновато. По стенам — морозильные камеры с маленькими дверцами, а в них круглые окошечки — похоже на сушилки в прачечных. Сопровождавший нас крючконосый патологоанатом открыл одну дверцу — оттуда повалил пар, потянуло холодом. Неслышно, на роликах, выскользнули носилки. Крючконос откинул простыню — распухшее голое тело желтого цвета, с проступающими на нем фиолетовыми пятнами, с биркой на большом пальце ноги — образ смерти более правдоподобный, чем скелетина с косой. Зрелище скорее жалкое, чем пугающее. Вспомнил почему-то капуцинскую часовню на Изоле Тиберине в Риме с обращением мумифицированных покойников к пока еще живым, которое приковало к себе Лену: «Тем, что ты есть сейчас, мы уже были, а тем, что мы теперь, ты еще будешь».
Повернулся к мадемуазель Юго, чтобы поделиться с ней впечатлениями, но она смотрела не на труп, а на меня, пытательно следя за выражением моего лица, по которому, надеюсь, судить было не о чем. Решил воздержаться от общефилософских замечаний и повернулся обратно к трупу.
Голова разбита напрочь, сплошное месиво, из которого кое-где торчали волосы, заплетенные водорослями.
Патологоанатом заверил меня, предъявляя тело, что женщина была еще жива, когда оказалась в воде, хотя, возможно, без сознания, но человек и в бесчувственном состоянии продолжает дышать: в легких и в левой части сердца обнаружена вода. Тело найдено голым, но это дело не рук человеческих, а морских волн, которые содрали с покойницы одежду. Голова избита о прибрежные камни, а те зубы, что не пострадали от механических повреждений, вымыты водой, что обессмысливает обращение к дантисту. Как и к дак-тилоскописту, но это уже работа морских стервятников: пальцы, в частности, были обкусаны сообщниками преступника, если таковой в данном деле имеется, — крабами; эпидермис безвозвратно утрачен, процесс идентификации затруднителен. Вспомнил, как пытался отучить Лену от дурной привычки — обкусывала ногти до мяса, когда нервничала. И когда не нервничала. Или всегда нервничала? В любом случае крабы — сообщники не только преступника, но и жертвы, если за ней водилась подобная привычка.
Глядя на разбухшее, облепленное песком и водорослями, объеденное морскими хищниками, обезображенное и неузнаваемое, скорее уже морское, чем земное, существо, мысленно сужал, уменьшал его до изначальных размеров — требовалась работа воображения, чтобы по этой вздутой от воды бесформенности представить конкретную женщину. Никогда мне не понять, что движет некрофилом. Или его возбуждают исключительно свежие трупы?
— Убийство, самоубийство либо случайное падение со скалы — сказать трудно, — просвещал нас с мадемуазель Юго хозяин трупохранилища, предоставляя нам выбор. — Если даже падению предшествовала борьба, то следов на «плывунчике» обнаружить не удалось. — И тут же извинился за профессиональный сленг: — Я имел в виду — на всплывшем трупе. Во-первых, фактор времени — тело пробыло в воде как минимум два месяца, а во-вторых, факт падения с большой высоты. Ни цвета глаз, которые разложились, ни цвета волос, которые выпали. С уверенностью можно сказать, что это молодая белокожая женщина. Скорее все-таки блондинка, судя по остаткам волосяного покрова на теле. Точно можно судить о росте — пять футов шесть дюймов.
— Совпадает, — встряла мамзель.
— Что касается возраста, то лет двадцать пять плюс-минус пара лет.
— Лене как раз и было двадцать пять, — сказал я.
— Что мы хотели у вас узнать, так это особые приметы. Если они были. — И мадемуазель Юго глянула на меня вопросительно.
Любой труп не имеет никакого отношения к живому человеку, а тем более этот вздутый, деформированный, неузнаваемый и не сопоставимый ни с одной живой душой на свете. Дико было представить, что эта засоленная человеко-туша была когда-то моей женой и принадлежала мне, если только ее обычно вялые ответные реакции можно счесть знаком принадлежности и собственности. Да и о какой собственности может идти речь после ее ночной исповеди! Всем и никому — вот как бы определил ее сексуальную принадлежность. В ее случае более индивидуальная сексхарактеристика невозможна. Что же касается особых примет, то я вспомнил россыпь родинок у нее меж грудей, прививку от оспы на правом предплечье, шрам в паху от операции аппендицита в детстве — и тут же почувствовал их форму и даже вкус на губах, словно покрывал поцелуями мгновение назад.
Крючконосый прозектор тем временем доступно объяснял, что и как меняется в теле в таких случаях. Как человек, у которого еще не совсем остыло любопытство к миру, прослушал его лекцию внимательно, пусть она уже не могла повлиять на мой ответ, который через несколько минут так удивит мадемуазель Юго, предупредившей меня о corpus delicti. Зачем она это сделала? Из симпатии к потенциальному убийце? Конечно, я понимал, к каким последствиям могут привести мои слова, но выбор у меня невелик. Точнее, никакого. Мог признать в этом трупе Лену, поставив себя в довольно сложное положение, а мог — не признать и, положившись на случай, ждать второго пришествия, когда волны выкинут на берег еще одну свою добычу. В сложившейся ситуации я должен исходить только из своих интересов, из собственной выгоды, тем более мадемуазель Юго не давила на меня, предоставив — в известных пределах — свободу выбора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57