Это же не иголка в сене.
— Иголка в сене?
— Еще одна русская поговорка: искать иголку в сене. Но вам все-таки повезло — вы что-то нашли в вашем стогу.
Мадемуазель Юго открыла сумку и протянула мне целлофановый пакет.
— Где вы это обнаружили?
— На галечном пляже во время отлива. Застрял между камней. Заметили случайно, с вертолета. Пляж дикий, на первый взгляд недоступный — крутая скала. Однако в обход скалы туда ведет заброшенная тропинка. Вся обросла травой и кустарником, ее трудно обнаружить. Другого пути на пляж нет. По ряду признаков судя — примятой траве, разорванной паутине, сорванной с кустов малине, — этой тропой кто-то недавно пользовался.
Никак было не оторваться от того, что просвечивало сквозь целлофан. Помедлив самую малость, вернул пакет мамзель.
— Узнаете?
Я молчал.
Тогда она вынула из целлофана рюкзак, а из него носовой платок, расческу, несколько канадских долларов да парочку засоленных океанским приливом боровичков, которые привели бы следопытшу в замешательство, не объясни я заранее, что к чему. Я и сам до знакомства с Леной был убежден, что съедобные грибы — только те, что выращиваются на фермах и продаются в овощных лавках: шампиньоны. Порадовался за Лену — мы с Танюшей в тот день нашли только несколько сыроежек и лисичек. Вел себя безукоризненно — признал рюкзак, поделился благоприобретенным опытом в фунгологии и ответил отрицательно на поставленный вопрос:
— Нет, плавать не умела. Хотя все равно русалка!
— Но воды не боялась, — добавил я. — Бесстрашная.
— Хуже всего. Особенно здесь. Коварное место этот дикий пляж. Во время прилива полностью заливает, в том числе спуск тропинки. Воды здесь два человеческих роста как минимум, выбраться невозможно. К тому же подводное течение: с одной стороны — прилив, с другой — подводный отток. Ваша жена исчезла, как раз когда начался прилив — прибрежная полоса уходит под воду в полчаса. Океан коварен.
— И молчалив. Молчание моря.
— Обмен банальностями.
— Не совсем. Я хотел сказать, что море не выдает тайн — ни своих, ни чужих.
— Вот на что вы надеетесь!
— Сами знаете, надеюсь я на другое.
— Не хочу вас пугать, но если ваша жена оказалась на этом пляже во время прилива, есть несколько возможностей. Это могло быть чем угодно — самоубийством, убийством, случайной смертью. Положим, она пряталась там от вас, в это время начался прилив, а тропинку она потеряла. А находка возвращает нас к вашим семейным отношениям, на которые вы пытаетесь наложить табу. Вот мы и блуждаем во тьме.
— Мне казалось, наоборот — я с вами откровенен. В пределах разумного, конечно.
— Если это откровенность, то почему мы больше узнаем о ваших семейных ссорах со стороны, а не от их непосредственного участника?
— Вы все про тех соседей в кемпграунде, которые повышенные голоса приняли за скандал?
— Не только. Соседи по лестничной площадке рассказывают, что из вашей квартиры часто доносились крики, а однажды они даже вызвали полицию, потому что слышали, как вы обзывали жену и грозились ее убить.
— Не убил же!
— Тогда.
— Собираете на меня компру?
— Ее и собирать не надо — прет отовсюду.
— Семейное убийство часто оправданно, — сказал я.
— Как и любое другое. Кроме случайного. У убийцы всегда найдутся причины. А понять — значит простить. Только я так не думаю.
— Женщина будит в мужчине зверя. Не только в постели. Женский обман может свести с ума.
— Ну как же — во всем виновата жертва. Так можно далеко зайти. Мужчина, который не может простить убитой им женщине, что она вызвала его на убийство.
— Этого я не говорил.
— Вы вообще предпочитаете о многом умалчивать. И вдруг мне неудержимо захотелось расколоться. Кому еще, как не этой француженке, прелестной во всех отношениях, кроме разве одного: она была следователем и вела дело об исчезновении моей жены.
— Лена вашего приблизительно возраста, — сказал я. — Если сложить два ваших возраста, получится мой. Отсюда вечный страх, что с ней что-нибудь случится. Боялся ее потерять. Была мне как дочь. Так и думал про обеих: мои девочки. Стоило ей, не предупредив, запоздать на час-другой, дико нервничал. И всегда удивлялся, когда появлялась цела-невредима. Пока не пропала в Фанди.
— На час-другой? Не больше? — продолжала давить мне на подкорку мамзель Юго, не заметив, насколько я был близок к исповеди. — А те же ваши соседи говорят, что она уходила от вас.
— Случалось, — признал я с неохотой. Совсем другое хотел я ей поведать. Но она меня как-то расхолодила.
— Надолго?
— Бывало и надолго.
— И где была?
— Без понятия.
— И не полюбопытствовали?
— Представьте, нет.
— Почему?
— Не хочешь, чтобы тебе солгали, ни о чем не спрашивай. А есть кое-что похуже, чем ложь.
—Что?
— Правда. Иногда лучше мучиться незнанием, чем знать все как есть.
Говорил совсем не то, что думал.
— Вы часто ссорились?
— В последнее время — да.
— Из-за чего последняя ссора?
— На почве ревности, — сказал я, не вдаваясь в подробности.
— Из-за брата? Я молчал.
— Мне надо поговорить с вашей дочкой. Позвал из другой комнаты Танюшу. По первой реплике судя, подслушивала:
— Папа ни в чем не виноват. Мама его доводила! Последнее слово было из моего словаря — как часто, Должно быть, кричал Лене: «Не доводи меня!» «Сам не заводись», — отвечала Лена. Как я уже говорил, ее раздражало, что Танюша неизменно берет мою сторону.
— Никто ни в чем не винит твоего папу, — успокоила мадемуазель Юго Танюшу.
— А зачем тогда вы приехали?
— Чтобы найти твою маму.
— Маму надо искать не в Нью-Йорке, а там, где она потерялась, — в лесу.
В логике Танюше не откажешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57