В пять часов утра Наполеон сел на коня и поскакал к войскам, назначенным для главной атаки.
– Сегодня немножко холодно, но ясно, – заметил император. – Это солнце Аустерлица, – сказал он сбежавшимся офицерам.
Он ошибся – то было «солнце Бородина».
Сил на опоясывающие движения уже нет, хотя Даву просил четверть армии для правого обхода. Ну, уж нет! Без импровизаций!
Во время сражения разбушевался маршал Ней, «храбрейший из храбрых»: «Что же это, наконец! Разве мы пришли сюда для удовольствия занимать поля? Что император делает там, позади? Он видит только обратную сторону дела. Коли он не хочет сам вести войну, перестал быть генералом, и корчит императора, пусть убирается в Тюильри и передает дело нам!»
Границу России пересекла полумиллионная армия. В Москву Наполеон привел лишь девяносто тысяч.
Художники написали картины, на которых Великая армия стройными рядами входит в древнюю Москву. Фатальна ли последующая гибель великолепного войска? Мог ли Наполеон закрепить успех, снова напав на русских, как говорили некоторые наблюдатели?
Да, ветераны Великой армии когда-то пересекали африканские и сирийские пустыни, переходили Сен-Бернар и Гвадарраму. Гвардейцы, карабкавшиеся на горы Гвадаррамского перевала, переговаривались о том, чтобы убить Наполеона. И он это слышал.
У солдат, в один день одолевших Пиренеи, не было за спиной перехода, подобного маршу на Москву. Летом двенадцатого года стояла такая жара, что ветераны вспоминали труднейшие дни египетского похода.
В стоптанных сапогах, а то и без обуви, страдавшие и умиравшие от тифа, дизентерии, пившие воду из луж воины не пошли бы вновь догонять русскую армию, ушедшую в южном направлении. Тем более что она опять ускользнула бы от них, не принимая боя.
Французы, всегдашняя веселость которых пропала после кровавой битвы, двинулись на Москву с больным и осипшим вождем во главе. Медики Ларрея и Деженетта и сами знаменитые доктора трудились на пределе человеческих сил.
Русские отходили к Москве, сохраняя чувство достоинства и не считая себя побежденными.
И здесь Наполеон мог поступить, как в Египте:


«Солдаты!
Я доволен вами. Битва выиграна, вы получили награды.
Никогда люди Запада не делали того, что сумели вы.
Цели Второй польской войны достигнуты, и я обращаюсь к императору Александру с предложением о мире.
Я намерен восстановить престолы в Польше и Испании, что увеличит число наших союзников.
Впереди зима, армии понадобится теплая одежда, о чем позабочусь.
Перед нами – Москва, город сотен церквей. Здесь мы отдохнем, после чего часть армии отойдет к Смоленску.
На наших складах в Смоленске есть все необходимое, а сам город следует привести в порядок.
Солдаты! Ваша слава превзошла славу поколений, сменявших друг друга два тысячелетия европейской истории. Будьте достойными ее и проявите великодушие и справедливость.
Настало время заняться делами мира, и они требуют, чтобы я ненадолго оставил армию.
Главнокомандующим назначен принц Экмюльский».

Нам неизвестно такое обращение Наполеона к армии. Но есть волнующий вопрос – а если Наполеон послушал бы «совета» маршала Нея и оставил войско не в момент полной катастрофы (как в итоге получилось), а в минуту наивысшего триумфа, попытавшись извлечь из этого максимальную политическую выгоду?
Оставлять армию и возвращаться домой с небольшой свитой Наполеону приходилось раньше, будет он так делать и позднее.
В 1799 году он «забывает армию в Египте» (выражение Достоевского), устремившись к высшей власти. Главнокомандующий Клебер погибает, а армия, которую Бонапарт подбадривал эмоциональными обращениями из Парижа, сдается англичанам. Правда, произошло это не сразу, а через два года. Бонапарт вернулся во Францию победителем и спасителем . И мало кто напоминал ему о брошенной армии. В глазах большинства этот поступок вовсе не выглядел плохим: ведь у армии были и другие генералы.
В начале 1809 года он покидает армию в Испании, не доведя дело до конца. Война – с переменным успехом – продолжалась без него. Он возвращается в Париж победителем, который предоставил своим маршалам право продолжить успешно начатое дело.
Чем ситуация сентября 1812 года была хуже или лучше положений, упомянутых выше?
Прежде всего, в сентябре 1812 года Наполеон ни только не утратил политической и пропагандистской инициативы, но владел ею как никогда. Европа и ее руководители пребывали в абсолютной уверенности, что на Востоке одерживаются одни победы. Даже проницательный Меттерних говорил о «свершившихся судьбах России». Узнав о падении Москвы, он воскликнул: «России больше нет!» Такого же мнения придерживался враг Наполеона Жозеф де Местр.
Никому в армии не нравилось, когда император ее покидал. Но он всегда находил веские причины, чтобы оправдать свой отъезд. А в сентябре, после победы «под стенами Москвы», он мог из человека войны стать Человеком Мира – по самому большому счету. Он пытался замириться, но делал это неуклюже, в формах неприемлемых и несоответствовавших его статусу императора Запада.
Зимой в Варшаве, оставшись без армии, Наполеон скажет Коленкуру, что «из своего кабинета в Тюильри он будет внушать больше почтения Вене и Берлину, чем из своей ставки».
Полюбовавшись Москвой с Поклонной горы, он мог, не теряя времени, повернуть назад, сопровождаемый неаполитанским королем, высшими чиновниками и конной гвардией.
Если бы он оставил армию таким образом, то это могло произвести негативное впечатление на часть офицерства и солдат, но вряд ли посмели бы сказать, что Наполеон «удрал такую же штуку, как в Египте».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71