У того вздыбились усы.
– Пхэ! Зачем?
Елисеев объяснил: хочу увидеть Ливийскую пустыню, побывать в Мурзуке, в Гадамесе. Ведь была в Мурзуке английская экспедиция, были там Ричардсон, Барт, Овервег.
– Когда? – недоверчиво справился грек; он не помнил таких.
– Лет сорок назад.
– Вот-вот, – обрадовался Никриади. – Сорок лет, а? – Ему казалось, что срок этот – сам по себе веский довод в пользу нелепости проекта. – Сорок лет, черт возьми. И потом, э к с п е д и ц и я, черт возьми.
– Мда… А вы… вы примостите-ка меня к какому-нибудь каравану.
– Караван… караван… – недовольно пробурчал Никриади. Его возмущало «дурацкое» желание доктора. Добро бы еще коммерческий расчет. Или – бог с ним – слава слепила очи: дескать, первый из европейцев и прочее.
– Но вы обещались мне помогать, – вкрадчиво заговорил Елисеев и расхвалил угощения и вина, выставленные Никриади, и даже отведал маслины, которые терпеть не мог.
– Обещал, – мрачно молвил грек. – Но пеняйте на себя.
Ни один человек с головой на плечах не стал бы рисковать без толку.
– Отчего же без толку? – мягко заметил Елисеев. – Меня как раз и привлекают головы на плечах.
Грек вытаращил глаза:
– Что-о-о?
У Елисеева, как давеча при «инструкциях», задрожали брови. Он ухватил смысл этого изумленного восклицания. Почтенный негоциант вообразил, что доктор надумал заняться добычей «черного товара», который тайно, но с барышом можно продать в притонах Триполи. «Головы на плечах», – сказал Елисеев, а Никриади и слыхом не слыхал про антропологию.
У него, впрочем, хватило сметки тут же опровергнуть свою догадку. Во-первых, русский доктор и… добыча черных было нечто несовместное. Во-вторых, живой товар добывали не в пустыне. И если в первом он еще мог ошибаться (мало ли какие души сокрыты в докторах с располагающей внешностью?), то уж второе было вне сомнений.
– Решили твердо? – спросил Никриади после паузы. – Твердо? Хорошо. Мое слово тоже твердо. Я справлюсь у одного итальянского купца. Он собирается снарядить караван в Мурзук.
– Сделайте милость.
Ночью Елисееву снились туареги. Один склонился с верблюда и кричал: «Ты слюна злого духа!» Елисеев порывался объясниться, но туарег потрясал копьем и сверкал глазами…
К завтраку явился Никриади. Он было снова взялся отговаривать доктора. Елисеев хмурился. Никриади вздохнул и объявил, что итальянец разрешает путешественнику присоединиться к каравану, который отправится в Мурзук в следующую среду.
До следующей среды оставалась неделя. Дня два Елисеев знакомился с Триполи, отвечая похвалами на ревнивые вопросы Али. По чести же говоря, он не находил в городе ничего любопытного. Улицы точно загогулины, базары, лавки, «смесь одежд и лиц, племен, наречий, состояний», солнце, пыль, шум, суета, турецкие чиновники – все это он зрел не единожды.
Они выбрались с Али за городскую черту. Там были сады и пальмовый лес. А за лесом, в нескольких верстах, открывалась пустыня.
Дни напролет шатался Елисеев с Али в подгородном пальмовом лесу. Веселые у них получились прогулки. Доктор ловил себя на том, что радуется лесной тишине и прохладе, как и мальчишка Али. Не без некоторого удивления он замечал в себе что-то похожее на нежность к этому постреленку из Триполи.
Много привелось Елисееву переменять проводников, но такого малолетка у него еще не случалось. Ишь шагает рядом версту за верстой и не жалуется на усталость. Елисеев спрашивал, не притомился ль, дескать, месье Али, а тот отвечал: «Если вы, месье, хотите отдохнуть – отдыхайте. Али, месье, араб, арабы, месье, могут идти без отдыха». Он говорил это с гордостью, даже несколько вызывающе; Елисеев одобрительно ухмылялся.
У Али, правда, был один недостаток: он любил прихвастнуть своими похождениями в Триполи, которые непременно ознаменовывались схватками с разбойниками, и Али непременно выходил победителем. Елисеев старательно делал вид, что вполне верит во все эти ужасы.
Лишь однажды, не выдержав, он рассмеялся и щелкнул Али по носу. Мальчуган покраснел, его красивые выпуклые глаза подернулись слезами, и доктор поспешил загладить свой промах совершенно неожиданным для Али образом: он протянул мальчугану тяжелый вороненый пистолет «бульдог».
Али замер. С превеликой осторожностью, сдерживая дыхание, он принял пистолет. Никогда в жизни не держал он в руках такое прекрасное оружие. Нечего и говорить, что обида его истаяла мгновенно. В довершение, когда они зашли подальше в чащу, доктор позволил выстрелить из «бульдога».
Если доктор видывал многих проводников, то Али видывал немало чужеземцев. Хозяин кофейни посылал мальчугана с постояльцами в город. Разные попадались. Одни заставляли вести их туда, где красивые девушки плясали, сбрасывая свои одежды, и Али становилось противно и стыдно. Другие только и знали, что шляться по лавкам, и Али делалось нестерпимо скучно. Третьи хаживали с визитами к богатым купцам, и Али дожидался их на солнцепеке так долго, что его мутило с голоду, а перед глазами все плыло.
Рыжебородый был не таков. С ним было хорошо. Он не таскался по лавкам и не гостевал у купцов. Рыжебородый подолгу пропадал в лесу. Закусывая, он не смотрел на Али так, будто мальчишки и не существовало. Он усаживал его рядом, и они закусывали вместе, как равные… Хорошо было с рыжебородым, одно горько: скоро уедет…
Во вторник вечером Елисеев рассчитался за постой. Никриади принес ему на дорогу несколько бутылок ласкового хиосского вина. Елисеев, прощаясь, наказывал греку навестить его при случае в Петербурге. Грек смеялся: в Петербурге не бывать, да и доктор, мол, бывает там не чаще самого Никриади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26