На упреки в лаконизме, присущем скорее военному человеку, чем медику, он отшучивался: во-первых, говорил, жизнь его недолга, ибо родился он в 1858 году, а во-вторых, краткость речи должна быть ему присуща, ибо он не просто лекарь, а военный лекарь.
Так и теперь, душной апрельской ночью, посреди Красного моря, прохаживаясь по грязной и склизкой палубе «Принцессы Фатимы», он недолго разгонял тоску капитана Марчеллини. Александр Васильевич сказал только, что объявился на белый свет в крепости Свеаборг, у Финского залива, в семействе армейского офицера, с малолетства кочевал вместе с полком, учился сперва в Кронштадтской гимназии, потом в Петербурге, в университете и Медико-хирургической академии, немного служил и порядком странствовал, испытывая душевную потребность в смене впечатлений.
Елисеев не стал объяснять капитану свою, как он иронически выражался, «философию путешествий». Между тем ирония была напускной, потому что Александр Васильевич в самом деле составил для себя систему взглядов на путешественников и путешествия, исходя из убеждения в том, что странствия – самое лучшее, чем только может быть наполнена жизнь человеческая. И он чурался оседлого бытия, как черт ладана, хотя каждая экспедиция пожирала без остатка его скудные сбережения, добытые жесточайшей экономией и сотрудничеством в журналах.
Когда же Марчеллини спросил, в каких краях довелось побывать синьору доктору, тот перечислил:
– Финляндия, Урал, Скандинавия, север России, Африка, Малая Азия…
– Да вы – энциклопедия.
Елисеев ухмыльнулся:
– Странствия, как фруктовый напиток: пьешь – приятно, а жажду не утоляет.
Он не распространялся, что с детства полюбилась ему походная жизнь, что заветный, всегда волнующий смысл слышал он в словах «Выхожу один я на дорогу, сквозь туман кремнистый путь блестит», что мир прекрасен и полон тайн, что он обожает (хотя и терпеть не может этого слова), да, обожает старую нашу землю и хотел бы всю ее объять своей любовью…
Нет, обо всем этом он не говорил капитану «Принцессы». Да и как было передать состояние полуголодного студента, три четверти года сидевшего в аудитории или шнырявшего по Питеру в поисках уроков, как было передать тот восторг, то чувство раскованности, обновления всего существа, когда летней порой вдыхал он запах рыбы и честного труда в Скандинавии, когда шел с полесовщиками Приуралья, когда ощущал буслаевскую силушку северной Руси, слышал шум беломорских волн и тишину скитов?
Зачем было рассказывать сие капитану Марчеллини?.. Что такое? А-а, он спрашивает, что привело синьора доктора в Африку?
– В Африку? Да… В Африку… Чары одного соотечественника, капитан. Вы слышали – Юнкер?
– Нет, – сказал Марчеллини, – не слыхал. Я уже десять лет только и слышу: «Лебяйк Алла хума лебяйк!» – Капитан ткнул пальцем туда, где белели в темноте богомольцы. – Что тут, черт побери, услышишь?
– Почему же?.. О Юнкере писали газеты. Вы ведь бываете в Суэце?
– И все же ничего я о нем не слыхал, прошу прощения.
– Господин Юнкер, – внушительно начал Елисеев, – известный ученый, путешественник, исследователь Африки.
– Э, – усмехнулся Марчеллини, – очевидно, ваш Стэнли? Теперь ведь все стремятся заполучить своего Стэнли.
Елисеев неодобрительно покачал головой:
– Можно спорить, капитан.
– Разве я не прав?
– До некоторой степени.
– До какой же, доктор?
– Видите ли… Впрочем, мы сильно отклонимся…
– Но все же?
– Хорошо, я скажу. Стэнли, разумеется, великий путешественник. Но наш Юнкер – ученый. Ученый и еще раз ученый. А Стэнли – литератор, разведчик, потом уж, попутно, так сказать, географ. Теперь примите в расчет: ведь нашей державе нечего искать в Африке.
– Что верно, то верно, – согласился Марчеллини. – Куда вашему царю еще и Африка? Он недавно заглотнул Кавказ, а теперь закусывает Туркестаном.
Елисеева покоробило. Он сердито сказал, что синьор капитан не слишком утруждает себя выбором выражений и что присоединение Кавказа и Туркестана к Российской империи было совершенно необходимо «со всех ракурсов».
– Вот-вот, – кивнул Марчеллини, – у великих держав всегда есть про запас несколько «ракурсов». – Он остановился и принялся раскуривать сигару.
Елисеев облокотился о фальшборт. Над морем дышал юго-восточный ветер, сухой и горячий, как дыхание тифозного. В небе дымились и текли звезды… У Елисеева совсем пропало желание беседовать с Марчеллини.
Но Марчеллини не хотел обрывать разговор с первым русским пассажиром «Принцессы Фатимы». Сказать по правде, ему, Уго Марчеллини, в сущности, наплевать на всю эту заваруху в Африке. И на то, что французы захватили Тунис, и на то, что англичане рыщут в Египте и целят на Судан, и на то, что бельгийцы прибирают к рукам Конго… Марчеллини давно понял, что политика – грязное дело, но пусть этот эскулап не задирает свой короткий нос. Они, видите ли, рыцари науки, они, видите ли, не имеют притязаний на Африку. Хорошо, не имеют, это так… Но просто-напросто оттого, что у них и под боком добра хватает… А эскулап, гляди-ка, тотчас взвился, лишь только были упомянуты Кавказ и Туркестан. Э, нет, постой-ка, милейший, Уго Марчеллини припрет тебя к стенке…
И, раскурив сигару, капитан тоже облокотился о фальшборт. Елисеев отодвинулся. В этом движении чувствовалась неприязнь. Уго усмехнулся и закинул удочку:
– Вы, помнится, упоминали Александрию, синьор доктор?
– Да… Это ужасно…
Обугленные развалины Александрии действительно были ужасны, и Елисеев уехал оттуда удрученным. За несколько месяцев до его вторичного путешествия по Африке в Александрии возгорелось восстание против европейского засилья, и командир британской эскадры адмирал Сеймур обрушил на город такой артиллерийский ураган, что назвать это нападение пиратским значило бы жестоко оскорбить пиратов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26