У самых камней корабль остановился, пошел назад. Банку обошли. Лоцманский ученик знал эту опасную гряду еще по плаванию на рыбацкой лайбе.
…На Ревельском рейде встали на якорь на обычном месте. Флаг был поднят красный. Кормовой Андреевский поднимали только в море для обмана встречных судов, которым сигналом приказывали приблизиться. Здесь, в Ревеле, делать было нечего. Команда приуныла, сознавая всю тяжесть ответственности за содеянное. Комитет и Коптюк пробовали поднять настроение. Коптюк читал какие-то прокламации, пытался петь революционные песни. С берега не было никаких вестей, никто не приходил. Надо было, помимо всего прочего, достать провизию, так как кладовые на корабле изрядно опустели. Решили послать двух человек из Комитета в штатском на берег.
Обсуждали положение и пришли к тому, чтобы потребовать провизию от Порта под угрозой бомбардировки. Также предполагали огнем судовой артиллерии заставить гарнизон города присоединиться к "Памяти А зова".
В общем, не знали, что делать, на что решиться. Все ждали приезда "члена Государственной думы".
Чем все это закончилось, известно теперь из учебников истории.
Лобадина и его ближайших сообщников по приговору суда (настоящего суда, гласного, с адвокатами, не большевистской "тройки") расстреляли в крепостной башне Вышгорода "Толстая Маргарита". За бунт, за убийство офицеров так поступили бы с ними в любой самой демократической стране.
Корабль был лишен Георгиевского флага и переименован в учебное судно "Двина".
Офицеры, в том числе и Павлинов, были раскассированы по другим кораблям».

* * *
Все-таки тяжкий жребий выпал Николаю Яковлевичу Павлинову - жить в городе, где расстреляли и схоронили моряков из команд обоих его кораблей - "Памяти Азова" и "Спартака". Как не поверить в роковую отметину его судьбы?
Конечно же, сознавал он и то, что пусть хоть и по невольной, но все же твоей командирской вине (командир отвечает за все) полегла твоя команда на острове Нарген. Может, именно эту гнетущую мысль и глушил потом вином бывший командир "Спартака"?
В декабре 1940 года, сидя в пересыльной таллиннской тюрьме, он слышал траурные гудки паровозов, заводских и фабричных труб, когда с острова Нарген доставили в Минную гавань гробы с останками моряков-«спартаковцев». Их перезахоронили на кладбище, что между Нымме и Мустамяэ. Как будто мертвая команда решила поселиться поближе к своему командиру. Но кто скажет, где нашел последнюю гавань их командир?

Глава восьмая
ГДЕ ПРИЗЕМЛИЛСЯ "МАЙСКИЙ ЖУК"?
Москва. Лето 1991 года
Из письма первой дочери Николая Павлинова Нины Николаевны Несмеловой выпало и ее фото 1949 года. С крохотного паспарту "Татфотоиздата" на меня смотрела миловидная женщина. Ей было чуть за тридцать. Тщательно уложенные волосы открывали светлый лоб, большие и по-павлиновски выразительные глаза, нежно очерченные губы. И такой мудрой, кроткой, спокойной красой веяло с этого снимка, что щемило сердце, а на ум приходило только одно: это взгляд самой России, пережившей три (тогда еще всего три) десятилетия большевистского само… нет, не самодержавия - самоуправства… Не сломилась, не померкла, не растеряла гордости и достоинства. Слава Богу, что хоть в Казани сбереглись тогда такие женщины.
Из-за плеча ее выглядывал скуластый и вихрастый парнишка - сын; а значит, внук «командора печального образа"…
Письмо Нины Николаевны было отпечатано на машинке. Стиль, орфография, синтаксис - выдавали интеллигентную руку, хотя, по признанию Несмеловой, высшего образования получить ей не удалось, и большую часть жизни она проработала машинисткой. Но мама ее, истинная петербуржанка, сумела (успела) передать ей то, что не гарантирует ни один институтский диплом - культуру чувств, мышления, письма; она сумела научить ее английскому языку. И это последнее умение не раз поддерживало Нину Николаевну в трудные времена: она бралась за переводы. Перебивается и сегодня столь популярными детективами.
"…Теперь закончила "Сведение счетов" Питера Чейни, и больше пока работы у меня нет, - сообщала она мне перед новым, 1993 годом, - будет или - Бог весть! А хотелось бы, пока еще голова в порядке. И не столько из-за денег, которые в Казани тратить практически негде - ничего нет, кроме того, что выдается по карточкам, по крайней мере, в ближайших магазинах; в "городе" (так в Казани называют центр) кое-что иногда бывает, но "бывает" это не "есть", а при моей слабой (чтобы не сказать почти отсутствующей) мобильности все это и вовсе недостижимо. Книги покупаю только, если домой принесут, что бывает отнюдь не часто…
Посылаю две фотографии: одну с сыном, другую более позднюю. Теперешних нет. Вы сами знаете, что делает с нами старость. Не только сниматься, глядеть на себя тошно, я и этого стараюсь не делать…"
И еще несколько строк из другого письма о том, о чем так никогда и не узнал Николай Павлинов:
"Вы спрашивали о маме. В 1922 году она вышла вторично замуж, но неудачно. Муж ее бросил через полтора года, оставив ей сына, а алименты платить отказался. Так что мама поднимала нас двоих, работала счетоводом, бухгалтером. Умерла она 20 лет назад на 87-м году жизни. А брат мой, Николай, умер год назад.
Где мы жили в Питере, я не знаю. Мама говорила, но я не запомнила, поскольку все равно этого города не знаю.
Мой сын Евгений Андреевич кончил университет и стал работать в только что организованном институте прикладной оптики, где работает и по сие время. Он физик, как и его отец, кандидат наук. Его жена тоже физик, доктор наук, работает там же. Их сын Юрий и его жена тоже физики, работают в физико-техническом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113