- Да. Через свою тетку, оперную певицу Павлинову, которая выступала с Шаляпиным в "Мариинке". Отец вообще любил музыку, оперное пение. Поэтому, когда Шаляпин гастролировал в Эстонии в двадцатых годах и три дня давал концерт и в Таллинне, он принимал отца и даже приглашал в ресторан…
После того как папу арестовали, нас всех выселили из общежития, мы переехали в подвал. Мама нанялась на мыловаренную фабрику. Она умерла от рака в сорок шестом году.
- А как ее звали?
- Клавдия Ивановна Корсакова. Родом из Валговицы. Это под Питером… Она была второй его женой. А о существовании первой я узнала много лет спустя, только когда случайно встретила Петра Павловича… Дело в том, что в плен к англичанам папа попал уже женатым человеком. В Питере осталась молодая жена с новорожденной дочкой. Вернуться к ним или выписать их к себе в Эстонию не было никакой возможности. Для большевиков он был вне закона, вроде бы как перебежчиком, хотя даже сам Раскольников подтверждает, что это не так. И когда Раскольников стал послом СССР в Эстонии, отец ходил к нему на прием. Но… к тому времени у него уже были моя мама и я. Ему пришлось начинать жизнь заново. Буквально с нуля. И в смысле профессии, и в личном плане.
Сколько я его помню, папа был очень добрый и несчастливый. Он считал себя невезучим. Его морская карьера, а с ней и вся судьба, переломилась на злополучной отмели, куда вынес его корабль… В последние годы грешил вином. Как-то под пьяную руку обидел чем-то нашу обезьянку - у нас мартышка жила. Так та подкралась к нему, когда он спал, с раскрытой бритвой. К счастью, мы вовремя заметили.
А однажды ручная синичка попила у него из недопитой рюмки и сдохла. Он очень переживал: "Нет мне счастья ни в чем…" Считал это дурным предзнаменованием. И оно действительно скоро оправдалось, когда к нам нагрянули из НКВД…
Ой, да я какую-то ерунду несу!… - смутилась Людмила Николаевна, глядя, как наматывается магнитная пленка.
- Нет, нет… Все важно.
Мне почему-то стал очень близок этот совершенно неведомый мне человек - командир печального образа.
СТАРОЕ ФОТО. С какой пронзительной грустью смотрел с надломанного паспарту мой гологоловый ровесник, разительно похожий на Николая Рериха и Бернарда Шоу - одновременно. Павлиновскую - родовую - грусть приумножали сломанные домиком брови.
Слегка морщинил воротничок сорочки. Но черный галстук завязан отменным узлом флотского офицера.
Везло городу Таллинну на интеллигентных электромонтеров в довоенные времена!
Этот снимок сделал репортер какой-то эстонской газеты, писавший о судьбе эсминца "Спартак", проданного потом перуанскому флоту. То-то обрадовался коллега, когда отыскал в столичном предместье сорокапятилетнего старика - бывшего командира.
Видимо, и второй снимок тоже снят профессиональной камерой. На фабричной крыше, забравшись на одну из перекладин П-образной электромачты с рядками фаянсовых изоляторов, работал в монтерском комбинезоне и резиновых перчатках Николай Павлинов. Высокая, прямая фигура его невольно наводила на мысль: вот так же стоял он в мокрой зюйдвестке на мостике "Спартака" в том роковом походе.
И еще приходила на ум строчка эмигрантского поэта: "Мы те, кто когда-то носили погоны, теперь же мы носим мешки на плечах…"
Таллинн. Осень 1919 года
В ту пору Таллинн во многом еще оставался тем российским Ревелем, какой так хорошо был знаком Павлинову с мичманских времен. В городе осело немало морских офицеров бывшего императорского флота, которые помогли на первых порах своему товарищу с жильем и столом. Но душа его рвалась в Питер к молодой жене и годовалой дочурке. Свыкнуться с мыслью, что они живут совсем рядом, на берегу того же самого - Финского залива, но при этом так же недосягаемы, как если бы их занесло на другую планету - было невозможно. Все, с кем делился он своими планами пробраться в Питер, в один голос восклицали: "Это самоубийство! Явившись в Питер, ты сделаешь подарок ЧК. И себя погубишь, и семью!"
Так прожил он в сомнениях и терзаниях полгода. А летом 19-го представился случай…
В середине июня в Таллинн пришел бежавший с Красного флота тральщик "Китобой" под командованием лейтенанта Моисеева и мичмана Сперанского. Выйдя из Кронштадта в Финский залив, "китобойцы" спустили "занзибарский" красный флаг и подняли родной Андреевский. Однако англичан, встретивших беглый тральщик примерно там, где они захватили "Спартак", синекрестный флаг совсем не обрадовал. Они заставили спустить его, а по прибытии в Таллинн команду разогнали, сняли с корабля все, что было на нем ценного, не пощадив и личные вещи офицеров.
РУКОЮ ОЧЕВИДЦА: "Кроме нескольких специалистов, - писал историк Белого флота инженер-механик лейтенант Николай Кадесников, - личный состав "Китобоя" был списан с корабля, включая и офицеров: лейтенант Моисеев и большая часть команды были переведены в полк Андреевского флага, а мичман Сперанский с частью людей в разгрузочный отдел. Лейтенант Моисеев вскоре погиб на фронте: часть "Андреевского" полка перебежала к красным и выдала им лейтенантов Моисеева и Бока, которые были замучены. Труп Моисеева был вскоре найден белыми, причем оказалось, что лейтенантские погоны были прибиты к плечам шестью большими гвоздями, по одному над каждой звездочкой погон.
На "Китобой" был набран новый экипаж - из офицеров и добровольцев, а командиром его был назначен лейтенант Оскар Ферсман". Русская Северо-Западная армия откатывалась с Пулковских высот к эстонской границе. Крохотный флот береговой поддержки сухопутных войск возглавлял порт-артурский герой контр-адмирал Владимир Константинович Пилкин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113