Но в тот в последний день последнего мирного года Император одобрил совместный доклад морского министра И. Григоровича и начгенмора князя А.А. Ливена, в котором рисовалась диспозиция будущего возрожденного и усиленного российского флота на шесть лет вперед – вплоть до 1919 года. Заглянем и мы в сей чрезвычайно секретный документ. Он утверждал, что для «…надежной охраны полной и постоянной свободы важнейшего морского торгового пути России необходимо иметь до 1919 года по обе стороны Константинопольского канала,(то есть Босфора и Дарданелл) эскадры Черноморского и Балтийского флота. При чем 12 двенадцать черноморских линкоров должны были базироваться непосредственно на Константинополь, а 8 балтийских на французскую базу в Бизерте. Фактически это означало, что Россия прорубала вторые ворота не только в Европу, но и в Африку, но и в Переднюю Азию.
Такая установка следовала из «Программы усиленного судостроения Балтийского флота на 1912–1916 г. г.», над которой изрядно поработал капитан 2 ранга Колчак. Химера?


ОРАКУЛ 2000
По горькой иронии судьбы в Бизерту и в самом деле на постоянное базирование пришла русская эскадра, но только не балтийская, а черноморская. Она прибыла туда в конце 1920 года, как скопище разноклассных кораблей, ушедших из Севастополя от красных воителей мировой революции.

Однако же спустя тридцать лет после того, как последний русский корабль в Бизерте был продан на слом, в Средиземном море обосновалась та самая эскадра «активного флота», которую предрекал Колчак в своих оперативно-тактических наметках. То была так называем 5-ая оперативная эскадра, ставшая со временем флотилией, которая более четверти века непрерывно пребывала в средиземноморских водах в интересах «надежной охраны полной и постоянной свободы важнейшего морского торгового пути» советской России. И объединяла она в себе корабли и Балтийского, и Черноморского, и Северного флотов.
Адмирал Николай Эссен управлял флотом не с берега. Порой сам выходил на боевые операции.
Как и адмирал Макаров он погиб в море: скончался на ходовом мостике флагманского корабля – 7 мая в 8 часов утра.
О школе адмирала Макарова Эссен говорил так: «забыть ее невозможно, а пренебречь – преступно».
У Макарова Эссен был флаг-капитаном. У Эссена флаг-капитаном был Колчак. У Колчака – Смирнов…

Он, она и миноносец

В центре ее мира был сын. Вся остальная вселенная расходилась от него кругами, втягивая в себя детские вещи, игрушки, лекарства, дамские шляпки, дачные приюты и казенные квартиры, наконец, миноносец мужа, его ремонты и походы, думские дела, российские проблемы, события мировой политики. Все это наполняло ее письма от неизменного обращения «дорогой мой Сашенька» до прощальных слов «любящая тебя Соня». Письма эти с ровными жениными строчками и детскими каракулями Колчак берег и хранил, потом хранили их чекисты в своих нетленных папках, теперь же послания Софьи Федоровны читает-вчитывается, перечитывает и комментирует научная сотрудница из госархива ВМФ Людмила Ивановна Спиридонова, посмертная домоуправительница давным-давно исчезнувшей семьи, хранительница ее тайн, радостей, забот и тревог, нечаянная душеприказчица.

"Мыняма папа гм цыбыбе канапу (конфету). Мыняма у цыбыба цалу (целует).
Дорогой мой Сашенька!
Пыталась писать тебе под Славушкину диктовку, но, как видишь, получается все одно и то же: «мыняма папа» и потом опять сначала «мыняма папа».
У нас тут (на даче под Дерптом, ныне Тарту – Н.Ч.) все по-старому. У Славушки прорезались два коренных зуба. Я купила ему щеточку, и он усердно чистит зубы себе.
Разбирая вещи, я осмотрела твое штатское платье: оно в порядке, кроме смокинга, попорченного молью. так лежит смокинг, жилет и брюки, потом сюртук и полосатые брюки и коричневый светлый костюм, а также шкиперская фуражка. быть может что-либо из этих вещей ты мог бы пожертвовать бедному Горе, которого надо одеть, т. к. он кончает реальное училище, и тетя Деля в отчаянии, что мальчику не во что одеться. Митя обещал ей 50 руб., но что сделаешь на эти деньги, когда нужно и белье, и платье, и пальто? Сколько прекрасных вещей за бесценок отдали по твоему желанию татарину".

Отблески недолго семейного счастья навсегда застыли в ее письмах мужу. Она писала ему в Либаву с дачи своих друзей под Юрьевом (Тарту), где проводила с детьми лето.
2 июня 1912 года

"Дорогой Сашенька!
Славушка начинает много говорить, считать и поет себе песни, когда хочет спать. Чистый деревенский воздух сначала прямо опьяняет. Славушке, по-видимому, здесь очень нравится, он все просится – «гулять».
Мне очень жаль, но вся эта возня и переезд стоили больших денег. Ведь 200 рублей в месяц у нас выходило на самое необходимое, а тут были расходы на починку одежды моей и Славушкиной.
Как твои дела? Где ты теперь? Как прошли маневры и цел ли твой миноносец? Я рада, что ты доволен своим делом.
Я боюсь, не было бы войны, тут об этом много говорили. Но я газет не читаю и знать ничего не хочу.
Читала роман о генерале Гарибальди по-итальянски. Вышиваю кроме того, разговариваю по-немецки и считаю дни.
Пиши про себя. переменилось ли к тебе начальство, получив полмиллиарда на флот?
Твоя любящая Соня".

Однако, порой Софье Федоровне приходилось задавать вопросы совсем иного свойства:
«…За кем ты ухаживал в Ревеле на вечере? Удивительный человек: не может жить без дам в отсутствии жены! Надеюсь, что о существовании последней ты еще не забыл?…
… А что, Сашенька, не поступить ли тебе в Академию? Или ты уже бесповоротно решил, что без нее обойдешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79