– Смотри сюда… Вот, под рукой.Я увидела пушистый хвостик.– Это мы у него дома были, на концерт ходили звать, а в передней шуба неубранная висит, я взяла и хвостик с шубы отодрала на память. Правда, миленький?– Ну и очень глупо, по-моему, – сказала я совершенно искренне, потому что мне стало очень обидно, как Татка смеет сравнивать мою дружбу с Расщепеем и свое хихикающее увлечение, какие были у многих из наших девчонок. – Подумаешь, святыня! Стоит хранить! – добавила я жестко. – Ты бы еще на память у него галошу стащила из передней.– Ну, Симка, знаешь, ты очень какая-то стала…– Какая?– Изменилась, вот какая.– В сторону чего же изменилась?– В сторону, которая тебе не идет…Тут вошел математик, и нам пришлось замолчать.– Антон Петрович! – Я подняла руку.– А, Крупицына… – сказал математик.– Антон Петрович, я хочу сегодня отвечать.– То есть?– Я хочу, чтобы вы меня вызвали.В классе все с удивлением взглянули на меня.– Но вы же опоздали почти на месяц. Надо дать вам время подтянуться.– А я уже все прошла, со мной занимались… я могу отвечать.– Не верю своим ушам! – воскликнул математик. – Хочу поверить глазам. Пожалуйте к доске, берите мел.Я вышла к доске, взяла мел, победоносно взглянула на Ромку, обвела спокойным взором весь класс.– Ну, допустим, – сказал математик, – что дан треугольник… и нам известно…Через пять минут он мог своими глазами убедиться в том, что уши его не обманули.В перемену я сбегала в аптеку напротив и по автомату позвонила Расщепею:– Александр Дмитриевич, это Сима говорит. Александр Дмитриевич, я сейчас получила у математика «отлично».– Ага, – услышала я голос Расщепея. – То-то! Можем, если захотим. Смотрите, чтобы и дальше так…
Целый месяц шли павильонные съемки. Расщепей не хотел ждать снега, поэтому все зимние сцены были сняты тоже в студии. На искусственном снегу, среди деревьев из папье-маше снимали сцены у костра, в обозе французов. Но лес был сделан так искусно, так сверкал на ветвях снег, что трудно было поверить: неужели это не настоящий лес? Потом шли большие съемки без моего участия. Это были эпизоды страшной мужицкой войны – рассерженный народ гнал и истреблял врагов своих. Эти сцены Расщепей считал очень ответственными, и, когда я робко заикнулась как-то, почему же я не участвую в этих эпизодах, Расщепей, строго посмотрев на меня, сказал:– Фильм, между прочим, называется «Мужик сердитый», а не «Устя Бирюкова». Понятно?Больше я не спрашивала.А через месяц начался период озвучивания и монтажа.Расщепей заперся у себя в кабинете. Целые дни туда бегали люди с нотами, с круглыми жестяными коробками, в которых были смотанные куски фильма.Похудевший от бессонных ночей, лязгая ножницами, сбиваясь с ног, носился Лабардан. Расщепей совсем переехал жить на фабрику. Он и спал у себя в кабинете, туда ему носили еду. Я только раз видела его, когда он шел в просмотровую. Он был небрит и бледен, глаза у него были красные, натруженные. Молча пожал он мне руку, заморгал опухшими веками и прошел. От него пахло грушевой эссенцией, которой склеивают пленку, и табачным дымом.Я ничего не посмела сказать ему, ничего не спросила. Я чувствовала, что ему не до меня.Через полчаса он вернулся из просмотровой. Лабардан и помощники несли за ним круглые коробки, ролики, ленты. Вид у Александра Дмитриевича был такой же озабоченный, но чуточку повеселевший.Он остановился передо мной и вдруг, точно сейчас только узнав, протянул руку:– А, Сима! Сима-победиша! Я что-то давно вас не видел. Ну, как математика, пифагоровы штаны? Так чему равен квадрат гипотенузы?И, не дожидаясь ответа, потрепав меня по плечу, ушел к себе. Но я успела крикнуть ему вслед:– Сумме квадратов катетов!..
Над большим серым домом на Пушкинской площади по вечерам уже бежали, огнем выписываясь в небе, слова световой рекламы: «Смотрите скоро новый большой звуковой исторический фильм «Мужик сердитый». Постановка режиссера-орденоносца Александра Расщепея». И однажды, придя домой, дождавшись, когда все легли, сама перед собой конфузясь, я вынула заветную папку с коллекцией знаменитых девушек и воровато вложила в нее новую вырезку из вечерней газеты. В ней было написано: «Ученица 637-й школы Сима Крупицына в роли партизанки Усти Бирюковой из фильма режиссера А. Расщепея «Мужик сердитый».В декабре на фабрике был устроен закрытый просмотр почти уже готового фильма. В небольшом и низком зале с маленьким экраном собрались руководители фабрики, артисты, участвовавшие в нашей картине, несколько журналистов. В углу зала скромно села Ирина Михайловна. Наконец появился Расщепей. Я никогда не видела его таким нарядным. Он был в темно-синем костюме, на широком лацкане модного пиджака красиво выделялись два ордена – Ленина и Боевого Красного Знамени. Расщепея, как всегда, сопровождали неразлучные Павлуша и Лабардан.У стены, противоположной экрану, под двумя маленькими окошечками кинобудки стояли столик с микшером и большое кожаное кресло.Расщепей вышел к экрану, обернулся лицом к сидящим, молча прошелся перед рядами, потом резко тряхнул головой, так что редкие седые волосы его взлетели и не упали.– Товарищи, – сказал он негромко, – сейчас мы вам покажем нашу картину. Должен предупредить, что один кусок у нас пойдет на двух роликах и кое-что мы собираемся перезаписать. Но, в общем, представление получить можно.Я ждала, что он произнесет торжественную речь по случаю окончания картины. Но он прошел на свое место, нажал кнопку. За стеной задребезжал звонок.За окошечком раздался глухой голос механика:– Можно начинать, Александр Дмитриевич?– Поехали, поехали, – сказал Расщепей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107