Солдат разместили в уцелевших крестьянских домиках. В доме Лопеса, который жил одиноко, поставили двоих. Бласко и Алонсо – так звали этих двоих.
Это были застенчивые крестьянские парни с длинными руками, торчавшими из казенных курток.
Лопес посмотрел на их руки, и ему не нужно было уже спрашивать, откуда эти двое. Он сразу увидел, что эти четыре узловатые широкопалые руки привыкли держать не винтовку, а мирный инвентарь крестьянского хозяйства, тяжелые вещи деревенского труда, обточенные прикосновениями целых крестьянских поколений.
– Мы вам не помешаем, отец? – сказал один из них, сутулый и горбоносый (его звали Алонсо), расстилая на полу у стены жиденькое клетчатое одеяло. – Очень хочется спать… Мы ведь тоже люди, – добавил он, виновато взглянув на Лопеса, который строго и неодобрительно глядел на него.
– Командир сказал: передохнуть, но не ложиться, – заметил второй.
– Я подохну, если не лягу, – проворчал Алонсо, с наслаждением потягиваясь на одеяле. – Бласко, будь другом, посторожи. Если я только прислонюсь к чему-нибудь, – крышка. Ты меня не добудишься до самой победы нашего генералиссимуса.
Оба зло засмеялись, но внезапно осеклись, бросив испуганный взгляд на Лопеса Сальваро.
– Ха, малыши, – сердито сказал Лопес, – ложитесь спать! Что вы клюете носами воздух, как слепые петухи? В моем доме вы можете спать спокойно. Там, за стеной, может идти война. Меня это не касается. Мой дом – это мой дом. Правда, я не звал вас в гости.
– Но-но, – сказал Алонсо, – ты шути, шути, да не забывайся!
Оба солдата растянулись на одеялах, и через минуту комната наполнилась храпом двух тяжело уставших, давно не спавших людей.
Лопес сел на пороге, чтобы выкурить свою вечернюю трубочку. Небо с крупными звездами высоко выгибалось над ним и снова казалось далеким и мирным. На улице было темно, только в нескольких домах, занятых солдатами, окна неуверенно светились. На мосту раздавались окрики патрульных, глухие удары орудийных залпов доносились из-за горной гряды. Потом где-то совсем близко раскатилось несколько выстрелов. В комнате зашевелились. Верно, незваные постояльцы проснулись. Лопес прислушался.
– Ха, Алонсо, слышал? Это щелкают где-то рядом.
– Лежи, лежи, пока это нас не касается.
– В сущности говоря, нас вообще все это не касается… Попали мы с тобой…
– Ты всегда, когда выспишься, начинаешь умничать.
– Разве не правда?
– Правда-то правда, да что ты так поздно проспался?
– А кто знает, если бы тогда мне дали хорошо выспаться, может, я бы наутро не сделал такой глупости. Мы бы с тобой были давно на той стороне.
– Что значит «на той стороне»?
– Это значит: по ту сторону фронта. Или на том свете… одно из двух.
– Я не понимаю, что ты крутишь со мной!
– На кой черт нам сдались эти черные бандиты! Ты же сам так думаешь.
– Я так думаю, но я так не говорю. Рекомендую и тебе болтать поменьше…
Оба помолчали. Лоиес, привстав, напряженно прислушался. Вдруг тяжелые шаги затопали у самого крыльца, и Лопес рассмотрел в темноте громоздкую фигуру бородатого офицера. Лопес успел вбежать и предупредить солдат. Они разом вскочили, отряхиваясь, застегиваясь, оправляясь. В дверь уже шагнул офицер.
– Какого дьявола здесь такая темь?! Закройте окна и зажгите свет. Где ваши винтовки, дурачье? Вы хотите, чтобы вас перерезали в темноте? Или вы вздумали тут спать? Вы у меня живо прочухаетесь…
Лопес зажег лампу, поставил ее на стол. Лампа осветила снизу расселину бороды, рыхлое лицо офицера, дряблые ноздри его широкого носа, набрякшие веки.
– Как тебя звать? – спросил офицер, обращаясь к Лопесу.
– Лопес Сальваро.
– Ага! – сказал офицер. – Ты, кажется, один из местных заправил? Что же ты не удрал с красными? Шпионить остался? Агитировать?
– Это мой дом… – начал было Лопес. Но офицер грубо прервал его:
– Мы дадим тебе другую квартиру, более подходящую. А ну, давайте-ка поглядим, почему этот домосед так дорожит своей лачугой…
Вынув тесак из ножен, сапогом разворошив постели, офицер принялся за осмотр комнаты. Солдаты, неуклюже топчась, бросая виноватые взгляды на Лопеса, двигали скамьи, выворачивали содержимое комода.
Лопес безучастно следил за этим разгромом, стоя в стороне, сложив руки на животе, вяло перебирая пальцами. Вдруг пальцы его судорожно сжались. Офицер подошел к музыкальной тумбе, открыл дверцу.
– А ну-ка, – сказал он.
Один из солдат стал вынимать пластинки. Лопес молчал. Офицер бегло проглядывал названия пластинок. Черные, лоснящиеся шеллачные диски, слегка повизгивая, соскальзывали друг с друга на стол. Это были валенсийские песенки, куплеты Аргентиниты, марши на выход тореадоров. Ничего предосудительного…
– Вот тут еще одна, – сказал вдруг неуклюжий Алон-со, нагибаясь к патефону и вытаскивая из нижнего отделения тумбы пластинку, завернутую в шелковый шарф.
– Давай сюда, – сказал офицер. – Эге! Да ведь это вовсе русская. Стоп! Хо! «Царь Федор Иоаннович…» Странно! Откуда у тебя русская пластинка?
У офицера вдруг стали очень веселые и снисходительные глаза. Он расправил бороду.
– Это мне случайно досталась в наследство… – забормотал Лопес.
– А ну, крутани-ка мне эту вертушку! – сказал офицер.
Онемевшими, как на морозе, руками Лопес вложил пластинку в патефон и завел его. Он долго не мог поставить иглу на диск, но наконец наладил его. Раздался шорох, щелчки и сипенье, и в комнате зазвучал знакомый картавый голос.
«…Их ничтожное меньшинство, – произносил этот голос. – Ненадолго и редко удается им обмануть крестьян…»
– Хе-хе! – старался выдавить из себя смех Лопес Сальваро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9