«О, Маноло!… Держись, Манолито! Покажи этому коротышке! Хо-ле!»
Вдруг все вскочили. На поле вышел наш капитан Георгий Афанасьевич. Его сопровождали два командира республиканской армии. Стадион аплодировал. Оркестр заиграл «Интернационал». Девушки бросали розы нашему капитану. «Вива Руссия!»-кричали игроки. «Да здравствует СССР!» – провозглашал переполненный стадион. Когда все стихло, судья матча соединил руки предводителей обеих команд.
– Камарадос, – сказал судья, – вы стоите друг против друга последний раз. Завтра вам придется драться плечом к плечу и рядом. Но сейчас будет игра. Помните же, что это только игра. Будьте бережны, камарадос. Ваши руки и ноги нужны республике. Они принадлежат уже не только вам. Будьте бережны, прошу вас. И пусть победителем выйдет сильнейший.
Команды разбежались по местам. Капитан наш неловко подошел к мячу. Рефери приложил сирену к губам. Георгий Афанасьевич, смущенно поглядев в сторону нашей ложи, ткнул ногой мяч и тотчас отскочил в сторону. Он еле выбрался из завязавшейся вокруг него схватки…
На поле все мчалось, сшибалось и стремительно перемещалось из конца в конец. Поминутно создавались драматические положения то у ворот Барселоны, то у ворот Валенсии, и публика бесновалась, вздымаясь, опадая на скамьи, подпрыгивая, вопя, рукоплеща и проклиная…
Нигде еще не приходилось нам видеть такого азарта на трибунах, такого темпа на поле.
Маноло понукали, подбадривали, умоляли. И он оправдал надежды сограждан. Как ни держал его верткий и неотступный Санчо Григейрос, Мануэль прорвался и вместе с мячом упал в сетку барселонских ворот. В наборных кассах не найдется столько восклицательных знаков, сколько потребовалось бы здесь для передачи восторгов стадиона. Мануэля осыпали цветами, девушки посылали ему воздушные поцелуи. Оркестр играл песню Валенсии.
– Что, коротышка?! – кричали Григейросу. – Что скажешь, малыш?! Тебя, кажется, еще укоротили…
Григейрос не обращал внимания на эти крики. Он только оттянулся от середины поближе к краю и словно присосался к Мануэлю. Он неотступно следовал за ним, перехватывая подачи, мешая бежать, оттирая в сторону. Руфо пытался обходить его, делая фальшивые броски, но отделаться от Санчо не мог. Карапуз преследовал его по пятам и путал все планы. Нетерпеливый Мануэль стал горячиться, удары его теряли точность, он спотыкался. Григейрос с неподражаемой учтивостью помогал ему подняться и, как заботливая нянька, сопровождал его, вертясь, как овчарка около взъярившегося быка, не давал Маноло доступа к воротам. Публика стала посмеиваться над беспомощностью Мануэля, тем более что победа города была обеспечена еще двумя мячами. Но вбил их не Маноло. Все его усилия были ни к чему. Григейрос начисто «закрыл» его, и команда, видя, что левый край поля непроходим, стала все реже пасовать Мануэлю.
Внезапно у ворот Барселоны снова заварилась каша… Публика привстала на трибунах. На этот раз Мануэлю удалось пробиться, к самому голу. Но тут подоспевший Григейрос сильно ударил по мячу. Удар был не из удачных. Мяч свечой пошел в небо над самыми воротами. Мануэль напрягся в ожидании, когда мяч вернется на землю. Он отжимал плечом Санчо, пытавшегося оттиснуть нападающего от ворот. Мяч высоко над головами медленно переходил в падение. Но вдруг Санчо, замерший как и все, с задранной кверху головой, закричал:
– Аппарато!
И все увидели: медленно плыл над городом, над стадионом, большой самолет. В тишине все услышали зловещий рокот. Мяч между тем беспрепятственно упал перед воротами, и Санчо Григейрос отбил его в поле. И тут раздался его насмешливый и резкий голос:
– Эх, валенсийцы, каракатицы вы полосатые!… Это же пассажирский летит. Простофили! Смотреть надо.
И стадион грохнул таким хохотом, что одураченному Мануэлю показалось, будто слава его рухнула в тартарары… Он рассердился. Что такое, карафита! Он сейчас покажет всем, что может сделать Мануэль Руфо, когда он берется за дело всерьез. Мяч через минуту оказался на его краю. Он бросился на мяч. Санчо забежал немного вперед и хотел задержать Маноло. И тут Руфо что есть силы ударил его по ступне. Санчо упал и стал кататься от боли по траве. Судья свистнул, стадион завопил. Все видели, что Мануэль ударил умышленно. Но Руфо надеялся, что ему, как любимцу всей Валенсии, зрители простят грубость. Этот Санчо вывел его из себя.
Григейроса унесли на руках. А оторопевшему Мануэлю судья предложил покинуть поле. Стадион бушевал.
– Пуф! Бахо! – кричали с трибун. – Уходи вон, Руфо!… Долой его!… Мало фашисты калечат наших! Руфо решил помочь им! Бахо!
Ленты апельсинных очисток, жеваная бумага летели в Маноло, когда он, выгнанный и несчастный, шел с поля.
Когда матч кончился, команды ненадолго покинули поле, и вскоре игроки вернулись уже солдатами, уже в одной форме республиканцев, уже одетые в походные моно, с винтовками на наплечных ремнях. Только у Мануэля Руфо не было оружия. На рукаве у него была белая повязка с красным крестом, и он поддерживал под руку маленького Санчо Григейроса, одна нога которого была не обута и забинтована.
– Камарадос! – сказал Мануэль, опустив голову, и все стихли. – Камарадос! – повторил он громко. – Прости меня. Валенсия, ты знаешь меня. Прости, что я позволил себе нагрубить гостю и товарищу. Но я уже наказан. Товарищи поручили мне вылечить Санчо, и я буду носить повязку санитара, и я не возьму своей винтовки до тех пор, пока мой Санчо не оправится, честное слово, карафита, он славный малый! Мне очень жаль, что я его немножко повредил.
– Ничего, ничего, Маноло, – сказал Григейрос, – это все пустяки.
1 2 3