Франт ехал с равнодушным личиком. Он будто бы не замечал внимания, но то и дело посматривал на свое отражение в черных стеклах вагона и поправлял галстук. Галстук был завязан в узенькую дудочку у горла и горбом выпирал на груди. По-видимому, молодой человек считал себя личностью незаурядной. Он привык, что на него пялят глаза, и давал всем беспрепятственно насладиться созерцанием его персоны.
Антон вошел в вагон, и франт разом померк. Рост Кандидова, осанка, плечи, заграничная шляпа, касающаяся самого потолка, — все это затмило его убогий шик. Франт тотчас принялся ненавидеть Антона. Он не в силах был отвести глаз от ботинок Антона — красно-вишневого цвета. А сколько дырочек, разводов было на них! Как толст был серый каучук подошв, настоящий приварной, а не клееный! А шляпа! И чемодан кожаный, украшенный цветными этикетками, как генерал орденами. «Должно быть, иностранец», — подумал бедный франт и подобрал под скамью свои ноги в сразу поблекших ботинках.
Антон взглянул на него, и ему стало смешно и противно. «Тоже вот прославляется, как может, — подумал Антон, — чтобы и он не как все».
В этот вечер все воспринималось с новой и горькой остротой. Так бы Антон и внимания не обратил на этого фертика.
На остановке вошло четверо слепых. Они, вероятно, ехали из гостей, нарядные, немножко выпившие. Антон уступил место.
— Спасибо, — сказал слепец. — Сокол с нашеста, ворона на место. Слепым у нас уважение, зрячим — плохое положение.
Рябой слепец, с толстым носом, исколотым оспой и похожим на наперсток, улыбался в пространство.
— Площадь Нугина! — раздельно, делая ударение на первом слоге, объявила кондукторша.
— Ишь ты, «ноги на»! — сказал веселый слепец. — Зачем мне ноги? Ты бы сказала «глаза нб»! Вот бы я кинулся!..
Слепые смеялись:
— Уж Филат скажет!
Филат, видимо, был записным остряком.
— Тут теперь хорошо, — убежденно и мечтательно сказал вдруг Филат. — Фонари кругом поставлены.
— А тебе какой толк? — сказал высокий горбоносый слепец с противоположной лавки. — Ты-то сам видишь?
— Не вижу, а знаю, — отвечал Филат. — Я вот тебя не вижу, а знаю, что ты рыжий.
Все засмеялись. Действительно, тот был рыжий.
— Мне не видно, а народу светло, — продолжал Филат. — По-твоему соображать, так и солнышку выходить незачем, раз его слепой не видит.
И опять!.. В другое время Антон просто бы подумал: «Вот бойкий слепец». А сегодня все имело особый смысл — люди, дома, слова… И сейчас Антон подумал: насколько честнее этот слепой многих зрячих, которые, сами не в силах рассмотреть солнце, уверяли, что его нет, и мешали видеть другим. Слова слепца показались ему иносказательными, как слова пророка. Сегодня глаза у Антона подмечали скрытую связь вещей. Словно ключик повернулся в мозгах… И все стало другим боком к нему. Он сошел с трамвая на углу своей улицы. Мимо него, всхлипывая, с подбитым глазом, в рваной кепке, шел мальчишка. Антону захотелось утешить его.
Он положил свою большую руку на голову мальчика:
— Не тужи, друг, пройдет.
— Тебе дела нет, сопливый! — басом сказал мальчишка, резко увертываясь. И, отбежав в сторону, он крикнул: — Вытурили самого, и закройся!
Это развеселило Антона. Он подошел к своему подъезду. В подъезде скулил соседский щенок. Он тявкнул, затряс обрубком хвоста, хотел отскочить в сторону — ноги разъехались на скользком кафеле.
— Что, брат, выгнали? — наклонился над ним Антон. — Набедокурил небось, а теперь сам просишься. У, цупик ты!
Он поднял щенка за шиворот, сграбастав его сзади за толстую складку шкурки. У щенка смешно повисли лапы. Хвостик поджался вверх к брюшку. По пузу шныряли блохи.
— Вот возьму тебя сейчас за шкирку, — сказал Антон и внес щенка к себе наверх. В квартире было пусто и темно. Хорошо, что он прихватил щенка, с ним не так одиноко.
Антон накрошил хлеба, налил воды в блюдечко и ткнул щенка носом.
— Фью-фью, офсайдик, офсайд, офсайд, — сказал Антон. — Ух ты, офсайдик ты мой, собачура!
Щенок жадно глотал и давился хлебом. Живот его раздулся. Потом щенок свернулся в углу и заснул, урча во сне.
Антон включил радио.
— …таким образом в финале Спартакиады команда Гидраэра…
Антон выхватил вилку включателя из штепселя: «Нет, никуда не уйти от бесславия».
Он подошел к столу. Он вынул вырезки, почетные значки, портреты… Нашел Настину карточку. Положил ее на стол и долго смотрел. Надо бы пойти, да кто поверит? Проиграл, скажут, и просится теперь. Карасик бы понял, но… проклятая коробочка! Нет, обратно ходу нет. Некуда податься. Он взглянул на книги. Непрочитанные книги, толстая стопка газет на окне… Черт его знает, прежде работал, так занят был — и как читал, все успевал, а теперь некогда…
У него пересохло в горле. Он поставил на газ чайник. Сиреневый венчик возник и зашумел около сунутой спички. Чайник легонько зазвенел. Антон поднял щенка, сел, положил кутенка к себе на колени. Усталость легла на затылок, пригнула голову Антона. Так он и заснул, сидя в кресле и держа щенка на коленях.
Глава ХLV
НА СЧЕТЕ «ДЕСЯТЬ»
Гидраэровцы были несколько смущены исходом их борьбы с Антоном. Весь стройный план их рухнул. Они были обескуражены уже в тот момент, когда Севастьяныч выгнал Антона из игры. Не этого хотели ребята, не этого добивались. После матча их все поздравляли, тормошили, обнимали. Их обступили фотографы, репортеры, интервьюеры. Требовали биографий каждого. Десять было налицо, а одиннадцатая…
— Баграш, какая у Карасика биография? — спросил Бухвостов.
— Пиши просто: малый — золото! — сказал Фома репортеру.
Антона искали и не могли найти. Вечером обе команды были на банкете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90