Со стороны Камыш-Буруна к небу поднимались клубы багрово-черного дыма. Длинные языки пламени вились над тем местом, где был Камыш-Бурунский завод, которым так гордились все в округе. А по шоссе все катили по направлению к Керчи грузовики и шли, отражаясь в лужах, грязно-зеленые солдаты. Со стороны Керчи доносилась непрерывная стрельба. В небе набухали облака разрывов. Где-то близко, совсем над головой, сотрясая землю, била артиллерия. При каждом залпе в подземный ход осыпались мелкие камешки. И страшно было из-под земли, через узкую скважину меж камней, наблюдать за этим оглушенным и как бы насильно отчужденным миром, который вчера еще был вместилищем такой понятной, знакомой и, казалось, единственно возможной жизни.Вдруг Шустов толкнул Володю локтем.Володя увидел, как из домика с проводами вышел немец в высокой фуражке — должно быть, офицер. Он подошел к стоявшим возле домика солдатам, сказал им что-то и зашагал по направлению к взорванному главному входу каменоломен.Из домика вытащили два пулемета и поставили их так, чтоб дула были направлены к бывшему шахтному двору, теперь уже разрушенному.Вдруг что-то шумно и быстро пронеслось, как сперва показалось разведчикам, у них над самой головой. Шустов и Володя разом отпрянули от лазейки, а потом осторожно припали к ней снова.Они увидели поспешно спускавшегося с горы немецкого солдата. Прыгая с камня на камень, он подскочил к офицеру, откозырял, доложил, должно быть, о чем-то, указывая пальцем в сторону главного входа каменоломен, и потом пошел вслед за офицером к домику.— Да, у них, видать, тут штаб какой-нибудь либо командный пункт, — решил Шустов.Опять послышался совсем рядом какой-то странный, срывающийся шорох. Казалось, будто кто-то неверными и медленными шагами ступает немного ниже и левее отверстия лаза.— Гляди-ка — Лыска! — зашептал подлезший к лазу Толя Ковалев. — Ей-богу же, Лыска.Три головы, стукаясь одна о другую, втиснулись в отверстие лаза. Действительно, по склону холма, недалеко от разведчиков, ковыляла тощая гнедая лошадь.Едва глянув на нее, Володя узнал:— Это Орлик наш!— Какой еще Орлик… Лыска это, — упорствовал Толя.— Для тебя, возможно, и Лыска, а нам с Ваней… — начал было Володя, но смолк: не рассказывать же, в самом деле, сейчас историю с конями!Между тем Лыска-Орлик, припадая на переднюю ногу, конвульсивно подкидывая худой круп, брел вниз, вздрагивая при каждом близком залпе артиллерии, спотыкаясь в понуро оглядываясь по сторонам. Худоребрый, покалеченный, с соломой и сучьями в свалявшемся хвосте, ковылял по холму мирный шахтерский конь, непонятно как попавший в это пространство, полное грома и суровой нелепицы войны.— Дядя Шустов, честное слово же, нам сейчас лучше всего выйти, — решительно предложил Володя. — Как только тот немец — вон там, что у входа главного, — повернется и пойдет в ту сторону, мы сейчас с Толей вывалимся отсюда и пойдем прямо к Лыске, будто хотим его домой отвести. Он меня узнает, пойдет… А пока будем его вести, так по дороге все разглядим и вызнаем, что вы нам наказывали. Идет?Шустов молчал. Ему было известно, что немцы хватают каждого, кто появится в районе каменоломен. Правда, до сих пор арестовывали только мужчин. Но кто знает — может быть, и ребята покажутся им подозрительными.Немецкий солдат, ходивший близ главного входа в каменоломни с ружьем, вскинутым на руку, в эту минуту повернулся спиной к лазу и зашагал в обратную сторону. Шустов покусал ус и, с тяжелым сердцем взглянув еще раз на ребят, сделал им знак рукой.— Пошли, Толя! — бросил Володя и легко выкатился наружу.Толя не отставал от него. Оба мальчика исчезли за краем отверстия. Шустов осторожно выглянул — разведчиков уже не было видно: они, должно быть, притаились в выемке, которая темнела пониже лаза. Через минуту оба мальчика, ползком подобравшись к Лыске, присели на корточки возле него. Шустов видел, как они озабоченно разглядывают покалеченную ногу лошади. Издали казалось, что только раненая лошадь интересует этих двух мальчуганов. Если бы Шустов мог подползти к ним ближе, он бы услышал такой разговор:— Знаешь, Толик, что я тебе сейчас скажу?— Что, Володя?— Ты посиди тут возле Орлика, будто ногу его разглядываешь, а я тем временем живенько туда сбегаю, к домику. Ближе-то я лучше разгляжу, что у них там такое.— Тебя ж погонят.— Я с подходом. Будто помочь прошу. Скажу: лошадь мучается… А сам все высмотрю пока что… А ты тем часом попробуй-ка Орлика наверх погнать. Надо вызнать, что у них там, наверху…— А ты скоро обернешься?— Я вмиг… Ну, что глядишь? Сказано раз — исполняй! Слышал, кажется, что меня командиром группы назначили, значит, делай, что тебе говорят! — сердито добавил Володя и решительно зашагал в сторону домика.Он шел и нещадно тер глаза рукавами пальтишка, но глаза, как на грех, уже привыкли к свету и сейчас ни за что не слезились. Тогда, громко хныча и продолжая кулаками и рукавом водить по глазам, Володя приблизился к солдату, стоявшему на карауле возле домика. Тот насторожился, взял наизготовку свой автомат, крикнул:— Эй-эй! Цурюк! — и помахал рукой, как бы сгоняя Володю прочь с тропинки, по которой он спускался.Но Володя очень естественно хныкал, тем более что ему в эти минуты действительно было очень страшно. Он чувствовал себя без заботливого дядьки Шустова и товарищей ужасно беспомощным и одиноким. И в конце концов немец заинтересовался. Он крикнул что-то непонятное. Володя, не зная, с чего начать, чуть не сказал: «Дядя»… Но тут же решил, что уж больно противно даже ради дела назвать фашиста таким хорошим словом. И он заканючил:— Жалко Лыску… Ой, как жалко!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178