Ну, давайте, я вам сам, что ли буду помогать! Полить то водой я как-нибудь сумею!
Предложение был смешное, но такое искреннее, что я чуть не заплакала. Мне показалось, что Иоаким Прокопович просто забыл, что я женщина.
А чем черт не шутит, пусть помогает, подумала я. Нам до Петербурга добираться едва ли не месяц. Все равно придется все время быть вместе. Он же довольно мил и совсем не думает о женских моих прелестях.
– Хорошо, я согласна, только пока отвернитесь, мне нужно раздеться, – попросила я.
– Да я вообще на вас смотреть не буду, – успокаивая меня, сказал тюремщик. – Поверьте, мне вообще все равно, какой человек, женщина или мужчина! Служба есть служба, и я не выбираю кого мне сопровождать.
Его слова, если в них вдуматься, звучали зловеще. Но почему-то, после того, как мы разговорились, я перестала его бояться. Тупой, хвастливый чинуша, как мальчишка, мечтающий стать генералом и разъезжать в роскошной карете, каким он показал себя сначала, постепенно куда-то исчез, и я теперь видела несчастного, очень одинокого человека, вынужденного выполнять страшную работу.
Только я начала раздеваться, как Иоаким Прокопович поспешно отвернулся, кажется, не столько боясь увидеть, как я раздеваюсь, сколько того, что я подумаю, будто он за мной подсматривает. Мне стало смешно и я, нарочно попросила:
– Иоаким Прокопович, вы не поможете мне расстегнуть крючки на платье? Они на спине, и я не могу дотянуться.
– Извольте, Алевтина Сергеевна, – замявшись, ответил он и, не поднимая глаз, пришел мне на помощь.
Что же я делаю бесстыдница, подумала я. Это Алеша виноват, он меня приучил подсмеиваться над людьми и легко относиться к чужим слабостям.
– Вот незадача, – думал, между тем мой тюремщик, толстыми, неловкими пальцами, расстегивая маленькие крючки на моем платье, – еще подумает, что она мне нравится. Вовсе она мне не нравится. Жалко ее, это правда. Тоже, как я, сирота, намыкалась по чужим людям. А теперь еще Курносый непонятно с чего на нее ополчился. Жалко сироту, вон какие у нее смешные веснушки на спине!
– Вот и все, – с большим облегчением, сказал он, с трудом справившись с последним крючком. – Теперь будет хорошо.
Что, будет хорошо, я не поняла, думаю, он, этого тоже не знал, сказал просто так, чтобы скрыть неловкость.
Иоаким Прокопович отошел к окну, повернулся ко мне спиной и сделал вид, будто что-то рассматривает во дворе. Я быстро сняла платье и нижние юбки и встала с ногами в корыто.
Что делать дальше было пока непонятно. Садиться при нем в корыто и мыться самой, я не решилась. Мой же банщик, по-прежнему не отрываясь, смотрел в окно. Мне отчего-то сделалось неловко, и я не сразу решилась попросить:
– Я готова, можно поливать.
– Хорошо-с, – немного изменившимся голосом ответил он, боком подошел к ведру, и зачерпнул ковшиком воду. Он представил, где я стою, сделал боком несколько шагов в моем направлении, не дошел до меня, поднял руку и собрался вылить воду на пол.
– Что вы делаете! – испугано, воскликнула я. – Я не там, я здесь!
– Вот грех-то, какой, видать ошибся, – покаянно сказал он. – И что это со мной!
– Так вы на меня все-таки немного смотрите, а то, как же поливать не глядя! – сгоряча, сказала я и тут же прикусила язык.
Иоаким Прокопович сделал над собой заметное усилие, повернул голову, определился, где я стою и, опустив глаза, разом вылил на меня весь ковш. Вода была чуть теплая, после дневной жары в самый раз. Я едва успела смочить ладонями грудь и живот, как у него снова нужно было просить воду, а он стоял как истукан с пустым ковшиком в опущенной руке.
– Какая она оказывается, смешная, – размышлял, между тем, Ломакин, – я всегда считал, что бабы совсем другие, толстые и в складках. А эта такая аккуратненькая, гладенькая…
– Иоаким Прокопович, полейте, пожалуйста, еще, – попросила я, – только лейте медленно, а то я не успеваю мыться. И смотрите, что делаете. Все равно вы меня уже видели!
– Я как-то, простите, Алевтина Сергеевна, этого никак не пойму. Она, конечно, вода и прочее, стекает или как-нибудь по-другому, – бормотал он, опять зачерпывая воду. – Я как-то такое первый раз и не всегда…
– Ладно, лейте, чего уже там, – смиренно сказала я, – а то у нас весь пол будет мокрым.
– Я стараюсь, однако не всегда, не судите строго, – совсем заговорился он, так что мне стало его жалко, и тонкой струйкой начал лить мне воду на голову.
– Вот какая она, оказывается! – думал он, незаметно меня рассматривая. – И все у нее такое округлое и плавное. Одним словом, Божье творение. Мне бы ее только погладить, вот было бы, наверное, славно!
– Теперь лейте на спину, – попросила я, поворачиваясь.
– А сзади то, как она хороша, чисто, чисто… – он попытался придумать сравнение, не сумел и сравнил, как привык, обычно, – …чисто, Божья благодать.
Если говорить честно, слышать такое мне было приятно. Думаю, многие женщины меня поймут и не осудят. Ведь все, что происходило, было совсем невинно. Иоаким Прокопович ни о чем таком даже не думал, ну, а я уж тем более. Он просто мной любовался, а я ему не мешала.
Смыв с себя пот, я спросила:
– У вас есть мыло?
Ломакин засуетился, опустил ковш в ведро и метнулся к своему дорожному багажу.
– Как же-с, я всегда все с собой вожу, мало ли в какое дикое место попадешь, – говорил он, разбрасывая свои вещи. – Есть, знаете ли, места, где вообще ничего нет. Вот оно, нашлось. Мыло у меня, Алевтина Сергеевна, преотменное!
Я приняла в руку душистый кусок и принялась намыливаться. Ломакин уже не скрываясь, любовался мной, как-то, даже, не отрывая взгляда и не моргая. Мне от такого пристального внимания, стало неловко и чтобы его как-то отвлечь, я попросила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95