С другой стороны как человеку увлекающемуся, ему было интересно разобраться с этой историей, судя по всему, каким-то боком касающейся издающегося в их издательстве сериала «Бригадир державы».
Дмитрий Сергеевич взвесил все за и против, и совсем было решил отказаться от невыгодной покупки. Но, как часто бывает, все решил случай. В этот момент к нему в кабинет вошла главный редактор издательства Наталья Баулина. Она как всегда куда-то торопилась и выглядела крайне озабоченной.
Слушая Наталью Петровну, он продолжал думать о рукописи, машинально кивая головой, и только когда она сказала куда собирается поехать, вздрогнул и посмотрел сначала на Баулину, потом на серый конверт.
То, что он услышал уже напоминало роковое совпадение.
– В Троицк? – переспросил он. – В тот самый?
Редактор удивилась его взволнованному тону и нервно повела плечом.
– Я же тебе все объяснила, – сердито сказала она.
– Но почему именно в Троицк? – не обращая внимание на ее недовольный тон, спросил Ивахнов.
Действительно из тысяч городов огромной страны, Наталье Петровне почему-то нужно было срочно ехать в маленький заштатный городок, который сложно отыскать даже на подробной, крупномасштабной карте…
Дальше все развивалось как будто по заранее написанному сценарию.

Глава 1

Ночью в монастырской келье так тихо, что мне кажется, я осталась одна на всем белом свете. Тусклый огонек коптилки, чуть потрескивая, плавает в блюдечке с деревянным маслом, едва освещая низкие, закопченные своды. Я низко наклоняюсь над столом, до рези в глазах вглядываюсь в бумажные листы и буква за буквой восстанавливаю события своей долгой жизни.
Только здесь в дальнем монастыре, отгороженном от бурной жизни дремучими лесами и непроходимыми болотами, я нашла время и место, вспомнить все, что случилось на моем веку. Не знаю, для чего я это делаю. Мои благостные и еретические мысли, благочестивые и грешные поступки, превращаясь в написанные слова, отделяются от меня, и, кажется, приобретают совсем иной смысл. Я теперь как бы вижу себя со стороны, и мне становится то горько, то радостно.
Первое что я помню, это большой зал со скользким, вощеным паркетом, много нарядно одетых детей и то, как какая-то красивая женщина, пахнущая словно цветок, белыми, голыми руками прижимает меня к мягкой груди. Я не знаю, когда и где это было, в памяти остались только чувство праздника и счастья.
Еще из самых ранних картин детства, помню, как я ехала в карете. Я сидела рядом с человеком в синем мундире, от которого очень плохо пахло. Человек почти все время спал, заваливаясь на диване, и я боялась, что он упадет на меня и задавит. Когда он просыпался, то вытаскивал из кармана красивую золотую табакерку, открывал ее, брал оттуда щепотку зеленого порошка и засовывал в нос, из которого торчали волосы. Я с интересом жала, когда он чихнет. Он запрокидывал голову, охал, потом громко чихал, крестился, зевал, гладил меня по голове и говорил, что мы скоро приедем.
На дорожных станциях меня из кареты забирала женщина, которая ехала не с нами в карете, а почему-то снаружи, на козлах вместе с кучером. Она поднимала меня на руки, называла сироткой и несла на станцию кормить. Потом из кареты выходил господин в синем мундире и ругался со станционными смотрителями. Что это были за люди, почему и куда мы ехали, я поняла только тогда, когда выросла.
Отчетливо я помню только крестьянскую избу и своих новых родителей. Отец большой, сильный, стриженый скобкой человек, был всегда молчалив и строг. Не дай Бог, кто-нибудь перепутает свою очередь зачерпнуть ложкой из общей миски во время обеда или начнет разговаривать за едой! Тогда отец хмурился, облизывал свою ложку и при общей торжественной тишине, больно щелкал озорника по лбу. Мать была добрее, детей жалела, и мы всей своей многочисленной оравой мешали ей заниматься домашним хозяйством.
Жила наша семья небогато, но в достатке. На столе почти всегда были молоко и хлеб. Летом все, включая старших детей, трудились в поле или на лугах, как водится в страдную пору, от зори до темна. Кроме барщины нам нужно было успеть обработать свой надел, накосить сена, вырастить овощи и сделать заготовки. Зимой жить было легче и веселее. Работы было меньше, мы дети целыми днями возились на теплой печке или играли в куклы. В самые короткие дни, в какой-нибудь избе устраивали посиделки. Это были самые счастливые минуты моей жизни. На посиделках девушки и парни пели очень красивые, протяжные песни, или устраивали пляски под балалайку. А длинными вечерами мы рассказывали друг другу страшные и смешные сказки.
Я жила как все, ничем не отличалась от своих сестер, только что была очень худой и на меня не смотрели мальчишки. Лет до тринадцати меня это не задевало. Потом, когда заневестилась наша старшая Нюрка и в избу стали заглядывать соседские парни, я поняла, как бывает обидно, когда тебя не замечают парни. Злые подружки в насмешку прозвали Алевтинка-жердинка и когда особо донимали дразнилками, я убегала от всех и втихомолку плакала.
Однако такое случалось редко. Когда нужно много и тяжело работать, на всякие глупости людям не хватает сил и времени. Я знала, что когда придет срок, меня, как и других девочек, выдадут замуж. Тогда у меня будет своя семья, мне придется, как и маме спать с мужем, стонать под ним по ночам и рожать детей. Как живут мужья и жены я знала по своим родителям. Они вместе ложились на лавку, и если отец не был усталым, он велел нам детям закрыть глаза и спать, а сам залезал на мать и делал то же, что и все живые существа на земле. Мне, в отличие от братьев, подсматривать за ними было неинтересно, и я обычно засыпала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95