Как знали и о сожженной по приказу Кошкина избе, в которой мы с Марфой жили. Может быть, кто-то из них был даже исполнителем. Однако сегодняшнее утреннее противостояние с оружием в руках, ставило нас по разные стороны баррикады.
– Вот, собрались, поговорить, как дальше жить, – сказал представительный мужчина, с круглыми, калорийными щеками. – Не знали, что ты здесь...
– Понятно, – сказал я и спросил убийцу. – Ты за что барина заколол?
Мужик нахмурился и не ответил. За него объяснил другой, совсем маленького роста, но с большой лобастой головой:
– Бабу его боярин велел до смерти забить, Нельзя гайдукам жениться, а он, – маленький кивнул на убийцу, – ослушался и тайно венчался. За ослушание и запороли.
Налицо оказалась еще одна любовная драма и человеческая трагедия.
– А почему не тебя запороли, а жену? – спросил я, не поняв логики в наказании.
– Баба его барину глянулась, хотел, что бы только с ним жила, а Гаврила ее увел да под венец.
– Не успели мы с ней к вам в казаки уйти, – с тоской сказал убийца. – Что ж, на мне грех, я и отвечу. Мне теперь без Прасковьи все одно не жить...
«Ну, какие же мы все оказывается, романтичные, – подумал я, – как любовь, так до гробовой доски. Ромео и Джульетта отдыхают».
– Мы вот тут думаем, – продолжил головастый, – как нам дальше жить, Дарья девка хорошая, добрая, но хоть и в поре, а в хозяйстве не понимает. Не бабье это дело. Мальчонки малы, им еще много годов в тычки играть. А что с нами будет?
– Уходить надо к черкасам, – подал голос Гаврила, – все равно здесь не жить!
– Куда ж уйдешь с бабами да детьми малыми! – разом забыв обо мне, продолжили спор холопы. – Вот ты Гаврила душегубец, так и уходи. С тебя с вдовца, какой спрос. А у меня семеро по лавкам, все друг друга мала-мала меньше.
– И уйду! – сердито сказал Гаврила. – Мне все одно не жить, будет не кнут, так топор, не плаха, так кол.
– За нашего барина, поди, не то что на кол посадят, а, пожалуй, и колесуют, – вступил в разговор еще один холоп, добавив убийце лишний заряд оптимизма.
– Послушайте теперь, что вам скажу, – вмешался я в разговор, когда он пошел по второму кругу. – Если Дарья пойдет замуж за моего друга казака, то лучше барина у вас не будет. Человек он смелый, честный и добрый. И с хозяйством со временем разберется и от врагов защитит. А ты, Гаврила, правда, уходи в казаки. На тебя все равно кто-нибудь донесет, не чужие, так свои.
Все молчали, обдумывая мои слова. Было тихо, никто не спешил высказаться. Вдруг убийца схватил шапку, закрыл ею лицо и заплакал. Потом встал и поклонился собранию в ноги.
– Простите меня православные, грех на мне великий. Загубил я свою душу! Не за то каюсь, что кровопийцу убил, а за то, что Прасковью от лютой смерти не сберег и свою душу отдал на вечную муку. Простите, если можете!
Его порыв был неожидан, как и слезы у здорового, крепкого мужчины.
– Ты, Гаврила, того, не рви душу, – мягко заговорил головастый холоп, – на ком греха нет. Прими обет, покайся, Господь милостив, глядишь и простит.
– Нет мне прощения, пропащий я человек! – ответил тот, размазывая слезы по лицу.
– Погоди убиваться, – остановил я его, – хочешь, я тебе помогу?
Что-то меня сегодня весь день тянуло на добрые дела, не иначе к скорым неприятностям.
– Помоги, казак, помоги, век за тебя молиться буду!
– Степан, мой товарищ, запорожский казак, Запорожье самое опасное место на свете. Сечевики малым числом насмерть стоят против татарских набегов, потому ни жен у них, ни детей, ни изб, ни пашни, а одно святое товарищество. Хочешь грех искупить, иди служить вместо него.
Почему-то предложение заинтересовало не только Гаврилу, но и всех холопов. Я принялся рассказывать о вольной и опасной жизни запорожцев, живущих в лесных вырубках на островах, ниже знаменитых Днепровских порогов. О том, что живут они куренями и сами выбирающие себе командиров, об их походах против турок и персов, и богатой добыче...
Рекламная акция мне удалась, крестьяне слушали сказочный рассказ о вольной запорожской жизни, затаив дыхание. Только вот, окончить мне его не удалось, в терем влетел мальчишка и закричал, что приехали стрельцы. Гаврила вскочил с лавки и заметался по каморе. Забрезжившая ему воля, вот-вот могла обернуться отрубленной головой. Остальные слушатели тоже заволновались. Все понимали, если начнутся разборки с властями, то мало никому не покажется. Они у нас испокон века сначала бьют правых, а уже потом ищут виноватых.
– Что за стрельцы? – я поймал мальчишку за рукав, спросил я. – Много их?
– Видимо-невидимо! – торопливо, ответил он, спеша еще кому-нибудь рассказать сенсационную новость. – Все с топорами и саблями!
Я отпустил пацана и попытался успокоить Гаврилу:
– Не вздумай убегать, лучше сиди здесь. Может быть, они просто так заехали! А вы предупредите всех своих, чтобы рта не раскрывали! – закричал я остальным холопам. Я сам начал волноваться. Нежданный приезд стрельцов мог опять сорвать мне поход в заповедный лес.
– Скажите нянькам, что бы детей к ним не подпускали, а то те могут проговориться! – договорил я уже в дверях, торопясь посмотреть на новую напасть.
Когда я вышел во двор, то действительно увидел группу всадников, в одежде похожую на стрелецкую форму. Впрочем, я хорошо знал только форму царских стрельцов, а эти были то ли местные, то ли вообще, какие-то левые. Было их довольно много. Не «видимо-невидимо», – как сказал мальчишка, а человек пятнадцать. Впрочем, и такого числа на нас со Степаном было больше, чем достаточно.
Командовал отрядом, судя по лошади, экипировке и поведению, малый, примерно моего возраста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95