– Ладно, давай спать, утро вечера мудренее, поговорим об всем завтра.
Марфа не ответила. Я уже начал засыпать, когда она тихо произнесла:
– Я не могу спать, мне страшно...
– Здесь тебя никто не тронет, – сонно отозвался, – я же рядом.
– Нет, мне все равно страшно! – прошептала она.
Я окончательно проснулся. Девушка лежала тихо, но мне показалось, что она плачет.
– Если хочешь, иди, ложись со мной, – предложил я, не зная, как и чем ее утешить.
– А можно? – почему-то обрадовалась она.
– Конечно, лавка у меня широкая, места хватит, – опрометчиво ответил я, и представил, что она сейчас голой ляжет рядом, и что я тогда стану делать.
По полу протопали босые ноги, и ко мне прижалось что-то мягкое и теплое. Слава богу, Марфа оказалась одетой!
– Мне так страшно одной! – виновато прошептала она, обдавая лицо теплым дыханием. – А ты Можешь меня потрогать?
– Могу, – ответил я, кажется, правильно поняв, что она имеет в виду, и погладил ее по голове. – Спи, уже поздно.

Глава 14

Весь следующий день я лечился. Постепенно силы возвращались, и к вечеру я уже вышел на улицу. Погода за те дни, что я пролежал, испортилась. Осень чувствовалась все сильнее. Моросил мелкий, холодный дождь, сырой, порывистый ветер рвал с деревьев первую желтую листву. Не успел я выйти за дверь избы, ко мне подошел Полкан. В отличие от большинства собак, бурно выражающих радость при встрече, сделал он это степенно, с чувством собственного достоинства. Выглядел он вполне здоровым и сытым.
– Здорово, пес, – сказал, – дай лапу!
Полкан заглянул мне в глаза и протянул лапу. Он все продолжал удивлять своими талантами.
– Любит тебя? – спросила, подойдя Марфа. До этого она наблюдала за нашей встречей стоя в дверях избы.
– Не знаю, это у него нужно спросить, – ответил я, невольно вкладывая в слова, какой-то двойной смысл. После неожиданной ночной близости, наши отношения остались на вчерашнем уровне. Утром девушка была так же рассеяна и подавлена, как и вчера и, теперь, пожалуй, впервые прямо обратилась ко мне.
– Ты меня любишь, Полкан? – шутливо спросил я у собаки.
Пес посмотрел своими умными собачьими глазами, широко зевнул, показывая великолепные клыки и розовый язык, и помахал хвостом.
– Любит, – почему-то грустно констатировала Марфа, потом добавила, – у батюшки много собак, он медвежью охоту жалует.
На этом наш разговор прервался. Девушка опять ушла в себя, отгораживаясь от всего внешнего бледной, слепой улыбкой.
После того, как я увидел ее без одежды, теперь даже под мешковатым сарафаном и глухим черным платком, невольно видел ее такой, какой она есть на самом деле, и отнесся к ее странностям без прежнего раздражительного равнодушия.
Делать на улице больше мне было нечего. Разыскивать знакомых крестьян я собирался завтрашним утром. Пока на это просто не было сил. Голова кружиться перестала, но слабость не проходила. Почему-то меня до сих пор никто не навестил. Хозяйка коровенских мужиков не знала, равно как и того, почему обо мне позабыли.
– Тебе не холодно? – спросил я, заметив, как Марфа ежится на холодном ветру. – Пошли в избу.
– Пошли, – послушно согласилась она. – Скоро снег пойдет...
– Ну, не так уж и скоро, разве что через месяц.
Мы вернулись под закопченные своды крестьянского жилища, неизвестно за какие заслуги предоставленные нам во временное единоличное пользование. Еще ночью я опасался, что наши теперешние «неформальные» отношения днем вызовут определенную неловкость. Однако пока все обстояло, так же как и прежде. Марфа о своих слезах не вспоминала, как и том, что всю ночь проспала в моих объятиях. Утром, когда хозяйка принесла нам хлеб и молоко, она уже находилась во всеоружии своей то ли монашеской, то ли вдовьей одежды.
На улице уже темнело, и пора было зажигать свет. Я вставил лучину в держалку и занялся добычей огня. Марфа стояла рядом и наблюдала, как я высекаю стальной поковкой из куска кварца искры и раздуваю трут. Когда лучина загорелась, пошла к лавке, на которой мы спали и села, сложив руки на коленях. Я примостился рядом. Какое-то время мы молчали, но я чувствовал, что между нами что-то происходит. Возможно, это мне только показалось или я так трансформировал свои желания, но кончилось это тем, что я взял Марфины руки в свои ладони. Они показались мне ледяными. Она вздрогнула, даже попыталась их убрать, но слишком нерешительно. Я их не отпустил, она смирилась и даже в какой-то момент, ответила мне слабым пожатием.
– Расскажи о себе, – попросил я, – Как ты жила у отца.
Видит Бог, никаких корыстных или низменных целей этими поступками и словами я не преследовал. Пока никакие иные, кроме как дружеские, отношения между нами были просто немыслимы. Дело было даже не в том, что после ранения, я не представлял для женщин реально опасности, сама Марфа все еще продолжала оставаться в прострации и могла только покоряться чужой воле, никак не участвуя в развитие отношений. Ближе всего то, что происходило, напоминало психологическую реабилитацию.
Согласен, окажись девушка некрасивой, тем паче, уродливой, я вряд ли оказался способен на такое горячее участие, но она таковой не была и этим все сказано.
– Что мне рассказывать, – грустно сказала Марфа, – жизнь у меня была самая обычная. Матушка моя померла когда я была во младенчестве, смотрела за мной мамка. Я тебе о ней уже рассказывала. Батюшка долго не женился, жил с дворовыми девушками... Потом привел мачеху. Девушек, с детишками которых они прижили от батюшки, отослали в деревни. Матушка родила батюшке двух братиков, Ванечку и Глебушку. Что со мной потом случилось, ты сам знаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95