– Только смотри, как бы муж не узнал!
Матушка не ответила, прижалась всем телом и начала нежно меня гладить. Потом я почувствовал, что щеки у нее мокрые, а грудь неровно вздымается.
– Ну, что ты, не нужно плакать, – попросил я, крепко прижимая к ее себе. Матушка отыскала мои губы своими горячими солеными губами, и мы надолго замолчали. Потом она несколько раз вздрогнула и успокоилась. Какое-то время мы лежали не шевелясь. Она горько вздохнула и вновь начала гладить мое тело. Потом испуганно, спросила:
– Ой, а что это у тебя?
Честно говорю, я едва удержался от смеха. Очень уж ситуация походила на старинный русский анекдот.
Как-то попросился солдат в избу на ночевку. Хозяйка пускать не хочет:
– Никак не могу служивый, муж у меня в отъезде, больше никого нет, а ты, поди, еще приставать будешь.
– Хозяюшка, – жалостливо уговаривает солдат, – какой там приставать, мне бы в тепле ночку скоротать. Дашь сухую корочку, бросишь на пол тряпку и то ладно!
– Ну, если так, то заходи, но помни, что обещал!
Солдат зашел, отогрелся, осмотрелся и просит:
– А нет ли у тебя, хозяюшка, водицы теплой пыль с себя смыть.
– Есть в бане, недавно топила, – отвечает она.
– Так что же ты молчала! – обрадовался солдат.
Пошли в баню.
– Я пока буду мыться, ты мне бельишко-то простирни, – просит он.
– А в чем же ты останешься?
– Дай пока мужнино, поди, зараз не заношу.
Помылся солдат, переоделся, вернулся в избу и сразу за стол. Ложку приготовил и требует:
– Ну, что есть в печи на стол мечи!
– Ты же давеча просил сухую корочку? – удивляется хозяйка.
– Ладно, ладно, что ты шуток не понимаешь. Я по запаху чую, что в печи щи и каша томятся.
Накрыла хозяйка стол. Солдат похлебал щей и ложку отложил.
– Не могу так есть, сухая ложка горло дерет. Ну, что смотришь, неси, что там у тебя припрятано!
Принесла хозяйка бутылку. Выпили они, закусили. Солдат на лавку ложится и спрашивает:
– Так что ты там такое о том что я приставать буду, говорила?
– Ты что смеешься? – спросила матушка, осторожно трогая непонятный предмет пальцами.
– Так, вспомнил... А ты что забыла что это такое?
– Забудешь тут, – сердито прошептала она, – батюшка и смолоду в таких делах не горазд был, а теперь уже и думать о таком забыл!
– А если залетишь? – на всякий случай, спросил я.
– Куда залечу? – не поняла она, – Я чай не птица по небу летать.
– Ну, это другой залет. Я говорю, вдруг затяжелеешь?
Она обняла меня, крепко прижалась и мечтательно проговорила:
– Ой, так бы хорошо было! Очень я сыночка хочу... Пусть простого, не Спасителя. И батюшке какое утешение, сан будет кому передать!
– Ну, сыночка я тебе не обещаю, это, уж как получится, – ответил я, и мы надолго замолчали.
Когда матушка «оттерпела» свое и мы распались, она только и успела сказать:
«Ох, и утешил ты меня добрый молодец». Дальнейшего разговора у нас не получилось, на печке заголосила Марья. Мы оба как по команде сели на лавке. До этого момента в избе было тихо, и я думал, что девушки уже спят, да вот, видно, ошибся.
– Марусь, ты чего? – спросила попадья. – Воешь, спрашиваю, чего? Обидел кто?
Девушка не ответила и повысила голос. С учетом того, что на улице находились караульные крестьяне, это было явно лишним. Но я не успел ничего ей сказать, как матушка вскочила и, белея в угольной темноте избы сметанным телом бросилась к дочери.
– Доченька, милая, ну что ты, что, моя хорошая, зачем так убиваешься!
– Да, да, – сквозь рыдания ответила та, тебе все, а мне ничего! Я должна была быть первой, а ты, ты...
Не дожидаясь пока вспыхнет скандал, я вмешался в разговор.
– Нашла из-за чего плакать, велико дело! Иди сюда.
Однако девушка не успокаивалась, правда, перестала выть и теперь просто рыдала. Мать ее тихонько утишала, но рыдания делались все отчаяннее. Наконец попадья не выдержала и позвала младшую дочь:
– Дашка, кончай дрыхнуть, царство небесное проспишь! Встань что ли, да вздуй свечу!
– Очень мне надо спать! – нагловато ответила та. – Машке охота плакать, пусть плачет!
– Ты мне пооговариваешься! Делай, что велела!
Дарья, продолжая ворчать, встала и полезла в печь за угольями. Я оставался на лавке, наблюдал, чем все это кончится. Младшая, наконец, зажгла свечу, и теперь можно было рассмотреть создавшуюся диспозицию. Вся наша компания, включая, увы, и меня, оказалась нага. Матушка стояла у печки, лаская взгляд плавностью и обилием линий спины. Дарья держала в руках свечу, весьма романтично ее освещавшую. Только Марию на печной лежанке видно не было.
– А ты и не думай, – уговаривала ее матушка, – ничего такого между нами и не было. Просто Дашка брыкается во сне, вот я прилегла к божьему человеку. Ему, что, от него не убудет!
– Да, да, скажешь тоже, не было! – рыдала дочь. – Я должна была быть первой!
– Так и не было, вот тебе святой истинный... – тут попадья замялась, побоявшись совершить богохульство, резко поменяла тему разговора. – Ты и будешь первой! Правда, божий человек?
– Правда, – махнул я рукой, – только давайте быстрее, а то спать очень хочется!
– Вставай, милая, вставай, иди...
Марья, наконец, замолчала и свесившись с печи посмотрела на меня.
– Идти что ли?
– Иди, – подтвердил я без особого подъема. Мать и младшая дочь нравились мне больше, чем Маруся. – Раз обещано...
Марья спрыгнула с печи и подошла к лавке. Она единственная оказалась в рубашке.
– Что нужно делать-то? – свесив сцепленные пальцами руки и потупив глаза, спросила она.
– Рубашку подыми дуреха, – нежно сказала мать, – да ложись на спину. Вот уж дочки у меня чистые ангелы! Одно слово невинность!
– Так что ли, матушка? – спросила Марья, подымая рубаху до колена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95