Мы вошли в тесный покой, и я, изысканно, по моде этого времени низко поклонился. Маканья Никитична сидела в стареньком кресле в позе Екатерины Великой с парадного портрета Федора Рокотова. Иванов заискивающе затараторил, представляя меня. Старуха благосклонно выслушала в исполнении истопника мою ордынскую байку и по-царски протянула для поцелуя руку. Я почтительно приложился к ее трудовой длани.
– Можешь сесть, князь-мирза, – разрешила старушка и указала на высокий стул.
– Не сочтите за невежливость, Маканья Никитична, исключительно из глубокого к вашей милости уважения, а также для улучшения пищеварения, – витиевато произнес я, вытаскивая из-за пазухи бутылки с вином.
– Это совсем лишнее, – царским жестом остановила она меня, когда я попытался поставить сосуды на стол.
Однако я не послушался и с поклоном избавился от вычурных бутылок толстого стекла.
– Не извольте гневаться, государыня, примите от чистого сердца, в дань глубокого почтения, как персона величественная!
С лестью бороться много сложнее, чем с грубостью, и не многие владеют такой редкой способностью.
– Ну, ладно, приму, только чтобы тебя князь-мирза не обидеть, – решила, наконец, старуха и попросила сенную девушку, стоящую тут же у дверей, принести лафитники и закуску.
Пока девушка хлопотала, я раскупорил бутылки. Мы выпили по половине рюмки для пробы. Вино, по мнению хозяйки, оказалось хорошим, и старуха это оценила. Глаза ее озорно блеснули, и она велела прислуживающей девочке накрыть стол.
Не знаю, что наговорил про меня Иванов, когда уговаривал Маканью Никитичну даровать мне аудиенцию, но вела она себя по-светски. Мы с ней опять чокнулись, выпили сладкого вина, закусили пряниками и заговорили о погоде.
Не приглашенный к столу истопник, вроде как оказавшийся не в доле, начал натужно кашлять и прозрачно намекать на свою простуду и общую слабость здоровья. Старуха поняла намек, благосклонно кивнула на пустой лафитник и разрешила ему принять участие в банкете. Жаждущий Иванов, поправ нормы этикета, взял на себя роль тамады, и вино очень быстро кончилось.
Мне пришлось предложить ему же сходить за подкреплением. Однако рачительная хозяйка взяла дело в свои умелые женские руки и послала давешнюю девчонку в какую-то ресторацию, откуда та принесла целую корзину яств и спиртного. Разумеется, за мой счет.
Маканья Никитична оказалась не дурой выпить, причем очень уверено держала градус. «Именины сердца» начали набирать обороты.
Постепенно «на огонек» сошлись Маканины подружки, женщины достойного возраста, и у нас вышло знатное застолье.
Меня воспоминания бабушек о прошедшей молодости и спонтанно вспыхивающие запевки не интересовали. Однако приходилось терпеть и активно участвовать в общем веселье. Обстановка никак не складывалась для доверительного разговора, хотя выпито было уже изрядно.
Вскоре пришлось опять посылать давешнюю девчонку в ресторацию. Однако это было уже явно лишним. Подвыпившие подружки, не выдержав взятого темпа, начали засыпать сидя, а потом и вовсе разбрелись по своим углам. Я же все не мог найти случая завести разговор на интересующую меня тему.
После подружек сломался истопник, принявший на вчерашние дрожжи и утреннюю опохмелку слишком много разных напитков, потом начала на полуслове задремывать и сама Маканья Никитична. Я держался исключительно благодаря нервному напряжению, когда человека не берет никакое вино. Вскоре старуха совсем сомлела и заснула в кресле. Нужно было уходить, а я так ничего и не выяснил. Осталось надеяться, что свидание удастся повторить. Я встал. Неожиданно Маканья Никитична открыла глаза и почти трезво посмотрела на меня.
– Уходить собрался? Ну, князь-мирза, спасибо тебе за угощение. Потешил старуху. Давно так лепо не веселилась. Теперь говори, что тебе от меня надобно.
Я замялся, не зная, как начать разговор, потом, спонтанно, решился пойти на риск:
– Куда делась девка с которой ты жила?
Старуха такому вопросу удивилась и не удержалась полюбопытствовать:
– А тебе что за дело до нее?
– Люба она мне, – просто ответил я.
– Так ты же басурманин, а она православной веры.
– Ради нее крещусь!
– Ишь ты! Так, значит, сильно люба!
– Так!
Маканья Никитична задумалась. Возможно, мужчину такой аргумент как любовь мог бы не убедить, но хозяйка была женщиной, причем старой и мудрой.
– Ладно, обскажу, что знаю. Прогневила твоя девка чем-то царя-батюшку. Чем не ведаю, да она и сама того не знает. Не наше бабье дело в такие дела вникать. Меня к ней приставили, чтобы выпытала про ее тайные замыслы. Только или я дура, или никакой крамолы у той Алевтинки на уме нет. Простая девка, не нравная. Так я царскому брадобрею, графу Кутайсову и сказала. Он из ваших, из басурман будет. Пленный турка. Пришелся по сердцу царю-батюшке, тот его до себя и возвысил и титулом наградил. Граф-то, видать, царю-батюшке и обсказал все как есть. Тогда ее из дворца-то и отослали.
– Так она жива?!
– Жива, конечно, чего ей, толстопятой, сделается!
– Куда отослали-то? – сдерживая готовое выскочить из груди сердце, спросил я. Главное было в том, что с Алей ничего плохого не случилось.
– Это мне не ведомо. Мне о том и знать-то не положено.
– А как ее здоровье?!
– При мне не болела. Ты хоть знаешь, что она тяжелая?
– Знаю.
– Никак, сам и нашкодил?
Я кивнул. С души упал тяжелый камень. Мне захотелось расцеловать старуху за добрую весть.
– Ай, девка, ай, срамница! – продолжала хозяйка. – С басурманом спозналась! Удивил ты меня, князь-мирза, Что значит любовь! Вон на какие расходы пошел! – Старуха кивнула на остатки пиршества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96