поздние разговоры о том, что письма он писал в расчете на историю, не имеют, на мой взгляд, под собой никакой почвы. Популярность к нему пришла не сразу, а довольно поздно, после тридцати лет, да и не рассчитывал он, что его книги надолго переживут его земное существование. Он даже как-то Бунину сказал, что его забудут уже через семь лет после смерти.
Пока я, практически безвылазно, пребывал в конце девятнадцатого века, мои «сокамерники» наслаждались обществом друг друга. Похоже было, что Ольга по-настоящему влюбилась в Гутмахера. Для меня в этом было много странного и первое – разница в возрасте. Сейчас, правда, сделалось модным выбирать объекты любви не среди ровесников, но разница почти в сорок лет была слишком велика. Как-то, когда Ольга мылась за ширмой и нас не слышала, я спросил об этом у Аарона Моисеевича.
– Формально вы правы, – согласился он. – Но у мужчин и женщин разные биологические особенности. Повышенная сексуальность у нас обычно бывает в возрасте от восемнадцати до двадцати восьми лет, а у женщин наступает после тридцати. В Олином возрасте девушкам интересен не, как вы это называете, секс, а романтика отношений, прелюдия любви, чего молодые люди, захваченные собственными страстями, как правило, дать им не могут. Вы слышали от женщин эпитет в адрес мужчин: «грязное животное»?
– Слышал, и не только этот.
– Так вот, мы в юном возрасте не грязные, а страстные животные, не умеющие или не знающие, как совладать со своими страстями. У меня, к сожалению, их осталось мало, но всего остального в избытке, так что несколько лет, пока Олюшка не повзрослеет, я ей подойду больше чем, извините, Алеша, вы.
– А перспектива, что будет через несколько лет?
– Так далеко я загадывать не берусь, – задумчиво произнес Гутмахер и покосился на закрывавшую умывальник занавеску. – Но, в любом случае, надеюсь, общение со мной принесет Оле пользу.
Это было бесспорно, и я не стал углубляться в скользкую тему.
– О чем шепчемся? – поинтересовалась девушка, появляясь перед нами.
– Алеша переживает, что у нас с тобой большая разница в возрасте, – просто ответил Гутмахер.
– Да? – удивленно протянула девушка. – А сколько тебе лет?
Я видел, что Аарону Моисеевичу не хочется отвечать на этот вопрос, но он преодолел себя:
– Шестьдесят один год.
Ольга задумалась, наморщив лоб и подняв глаза к потолку. Я догадался, что она подсчитывает разницу в возрасте. Мы оба ждали, что она скажет.
– А ты хочешь на мне жениться? – совершенно не к месту спросила она.
– Я, я, конечно, хотел бы, то есть, хочу, но Алеша, в общем-то, прав… – замямлил Гутмахер.
– Хочу быть профессоршей! – заявила девушка, капризно надув губки. – Хочу за тебя замуж и хочу венчаться в церкви!
– Конечно, если ты хочешь… то есть, согласна, – поправился он, – я буду безмерно счастлив, правда, я агностик и не принадлежу к какой-либо церкви…
– Что такое агностик? Голубой, что ли?
– Это значит неверующий, – упрощенно объяснил я.
– Ну и подумаешь! А ты получишь Нобелевскую премию? Представляешь, я познакомлюсь со шведской королевой! – сообщила она мне. – А она молодая?
Увидев, что разговор приобретает сумбурный и неуправляемый характер, я потерял к нему интерес и вернулся к Чехову, а «молодые» весь вечер строили планы на будущее, и жена будущего лауреата уже активно тратила миллионную премию Шведской академии.
Однако, милиция пока и не думала оставить нас в покое. Каждое утро на место одной смены из трех человек заступала следующая. После попытки Семенюка притырить ценности и произошедшей с ним неприятности новые агенты по дому не шарили, вели себя вполне корректно и очень настороженно. Создавалось впечатление, что они о чем-то догадываются.
Я уже начал втягиваться в «камерную» жизнь: много спал, не спеша, читал письма Чехова, и единственное, что меня угнетало – это мысль, что они скоро кончатся. К сожалению, Антон Павлович прожил всего сорок четыре года и очень многое не успел.
– Ну, и как вам Чехов? – как-то поинтересовался Аарон Моисеевич, ненадолго отлипнув от своей возлюбленной.
– Он великолепен, – искренне ответил я.
– Вы так считаете, – немного удивился ученый. – Мне казалось, что молодое поколение русскую классику не жалует.
– В каждом поколении есть всякие люди. В вашем тоже о существовании самого Чехова многие не догадываются, – не очень любезно ответил я.
– Ваша правда, – легко согласился Гутмахер, – отморозков, как теперь говорят, у нас в стране хватает.
– Между прочим, Чехов писал кому-то из друзей, что в России нормальных людей один на десять тысяч.
– Круто, – задумчиво сказал Гутмахер, уже успевший нахвататься у Ольги молодежных словечек. – Сейчас, пожалуй, нормальных людей стало больше, чем в те времена. Впрочем, «норма» – понятие относительное. Тогда страна была поголовно безграмотная, сейчас поголовно грамотная, а процент умных и глупых принципиально не изменился. А вам в восемнадцатом веке встречались выдающиеся люди?
– К сожалению, нет, я ведь там жил в глухомани, а в Петербурге мне было не до того – жену спасал. К тому же рассвет культуры наступил после появления Пушкина, а я его видел только в младенчестве.
– Вы, Алеша, не совсем правы, в то время были уже Карамзин, Державин, Крылов, Фонвизин, Радищев. Мне бы было весьма любопытно с кем-нибудь из них побеседовать, особенно с Карамзиным.
– А я бы лучше пообщался с Чеховым.
– И что вам мешает? Опыт приспосабливания у вас уже есть, даже внешность у вас несколько старомодная, простите старика за бестактность…
– Мешает разница в сто с лишним лет и милиция.
– Это решаемые проблемы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94