Я полдня отпаивал его молоком, а потом применил свою экстрасенсорику. К вечеру он пришел в себя настолько, что решил отпраздновать выздоровление. Чем мы с ним в данный момент и занимались.
– Хороший ты парень, Алексей, – сказал царь, когда мы, наконец, по его царскому указу, снова выпили, – только понять я тебя не могу. Какой-то ты такой, – он покрутил пальцем возле виска, – не то что-бы юродивый, но и не нормальный. У вас что, на украинах все такие?
– Исключительно, – на нормальном старорусском языке подтвердил я. – Аще кому хотяще. Ты мне, кстати, тоже нравишься, хоть ты и царь. Второго царя встречаю, с которым не зазорно выпить...
– Тогда давай выпьем за дружбу!
– Давай, – с вздохом согласился я, – только это будет совсем последний раз!
Мы опять выпили по чарке царской самогонки, настоянной на березовых почках.
– У вас в Польше курное вино гонят или вина пьют? – задал я вполне невинный вопрос, но Лжедмитрию он очень не понравился.
– Ты чего ко мне с той Польшей привязался? – строго спросил он. – Я законный русский царь, а не какой-то там польский король! Я хороший царь?
– Пока хороший, – подтвердил я. Действительно, взойдя на престол, Лжедмитрий начал не с завинчивания гаек, а с амнистии и реформ. Он возвратил свободу, чины не только Нагим, своим мнимым родственникам, но и всем опальным Борисова времени. Страдальца Михаила Нагого, за «небрежение» царевича и за самовольную расправу с его убийцами Битяговскими со товарищи, заключенного Борисом Годуновым в темницу и отсидевшего невинно около четырнадцати лет, пожаловал в сан великого конюшего. Брата его и трех племянников, Ивана Никитича Романова, двух Шереметевых, двух князей Голицыных, Долгорукого, Татева, Куракина и Кашина в назначил в бояре. Других страдальцев и меня в том числе, в окольничие. Князя Василия Голицына назвал великим дворецким, Вельского великим оружничим, князя Михаила Скопина-Шуйского великим мечником, князя Лыкова-Оболенского великим крайчим, Гаврилу Григорьевича Пушкина великим сокольничим, дьяка Сутупова великим секретарем и печатником, думного дьяка Афанасия Власьева секретарем великим и надворным подскарбием, или казначеем, – то есть, кроме новых чинов, первый ввел в России наименования иноязычные, заимствованные от поляков.
Угодив всей России милостями к невинным жертвам Борисова Годунова, Лжедмитрий старался угодить ей и благодеяниями: удвоил жалованье сановникам и войску; велел заплатить все казенные долги времен Ивана Грозного, отменил многие торговые и судные пошлины; строго запретил всякое мздоимство и наказал многих бессовестных судей; объявил, что в каждую среду и субботу будет сам принимать челобитные от жалобщиков на Красном крыльце. Он издал также закон о крестьянах и холопах: указал всех беглых возвратить их вотчинникам и помещикам, кроме тех, которые ушли во время голода, бывшего в царствование Бориса Годунова; объявил свободными слуг, лишенных воли насилием и без крепостей внесенных в Государственные книги. Чтобы показать доверие подданным, Лжедмитрий отпустил своих иноземных телохранителей и всех поляков, помогавших ему взойти на трон, дав каждому из них в награду за верную службу по сорок злотых, деньгами и мехами. Правда, те хотели большего, не выезжали из Москвы, жаловались и пьянствовали!
– То-то, что хороший, – удовлетворенно сказал царь, – погоди, еще не то будет! Я всех приказных отправлю учиться в Европу, выведу мздоимство, и тогда на Руси наступит мир и благоденствие!
– Ага, размечтался, – ехидно сказал я, – до чего же вы русские цари наивные, сидите за Кремлевской стеной и все мечтаете о народном благоденствии. Знаешь, кто ты? – спросил я, уже с трудом различая черты собутыльника. – Ты типичный кремлевский мечтатель!
Лжедмитрий Герберта Уэллса «Россия во мгле» не читал, меня не понял, но обиделся:
– Значит, мне ты не веришь? А хочешь, я тебя боярином сделаю?
– На фига мне это надо? – безо всякого почтения спросил я. – Мне и титул окольничего не нужен. Жил я себе просто и еще проживу. Пойдем-ка, государь, спать, утро вечера мудренее.
– Не хочу спать, расскажи-ка мне лучше про свою украину.
– Что про нее рассказывать? – ответил я и невольно начал вспоминать, как всего год назад жил себе спокойно в столице Российской Федерации, имел ванную и теплый клозет, шарашился в Интернете, смотрел по телевизору новости и бесконечные сериалы и знать не знал ни о каких царях и, тем более, боярах. Потом разошелся с женой и с горя отправился на машине прокатиться по Руси Великой. Тогда-то я и попал в заброшенную деревню с единственной жительницей, странной женщиной по имени Марфа Оковна. На первый взгляд была она обычной крестьянкой, но когда мы ближе познакомились, оказалось, что ей ни много, ни мало, а целых триста лет. Вот она-то заслала меня, дай ей бог здоровья, в далекое прошлое...
– У нас на родине все совсем по-другому, чем здесь у вас, – твердо сказал я царю. – Народ у нас красивый, вольный и сплошь грамотный.
– Врешь! – перебил меня он. – Быть такого не может, на всей Руси такого места нет и быть не может! Я ее всю пешком прошел из конца в конец!
– Не вру, у нас не то, что у вас, у нас очень высокая культура! – высокомерно повторил я. – Мало того, что все умеют читать и писать, мы пишем не только на пергаменте, а на чем угодно. У нас все заборы и подъезды исписаны всякими словами, причем не только русскими, но даже иноземными! Ну, там: «Спартак – чемпион», паск или, скажем, «Ксюша – дура».
Меня начало распирать от гордости за нашу великую, культурную державу, в недалеком прошлом самую читающую в мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95