Ночь уже отступала, потому стало возможным рассмотреть, что предпринимают наши противники. На том берегу вокруг чего-то большого и темного копошились люди,
Нетрудно было понять, что они делают, вытягивают из леса и волокут через кустарник лодку. В этот момент опять выстрелили в нашу сторону. Правда, стреляли не точно, просто пугали.
– Что случилось? – успокаиваясь, спросил я Дашу.
– Они в-вышли, а я б-бросила б-бомбу, – ответила она трясущимися губами, – а она как в-взорвется!
– Понятно, беги в дом и переоденься, ч приготовил тебе одежду, если успеем, сразу уплывем.
– К-куда у-уплывем? – бестолково спросила она.
– Куда надо, туда и уплывем, поторопись, твоя одежда в гостиной.
Даша послушно встала и побрела в сторону дома. Я же всматривался темноту, пытаясь разобраться в действиях нападающих. Мне показалось, что их было довольно много, не меньше двадцати человек. Но, похоже, что они никак не могли организоваться и слажено дотащить лодку от деревьев до воды.
Чтобы жизнь не казалась им медом, я вытащил из кармана две гранаты и метнул одну за другой. Добросить их до противоположного берега мне не удалось, они не долетели метров на десять, но эффектно взорвались, взметнув высокие фонтаны воды. Тотчас в ответ, вразнобой забили винтовки, и над моей головой засвистели пули. Потом раздался взрыв гранаты уже у моего берега, и меня обдало водяной пылью. После чего наступила тишина. Я не стрелял, лежал за укрытием и ждал, что будет дальше.
– Эй! Сдавайтесь! – закричал надсадно какой-то человек и свистнул в два пальца.
– Слышь, – тотчас добавился еще один голос, – лучше сами сдайтесь, а то всех перебьем!
Вступать в пререкания с «вероятным противником» мне было никак не с руки и я, прячась за деревьями, отошел от воды. Теперь, если нападавшие не уймутся, у нас была только одна возможность задержать штурм: взорвать заминированные деревья и пугнуть их пулеметным огнем.
Даша, когда я вернулся в дом, уже пришла в себя и набросилась на меня с упреками, что я ее не предупредил о силе взрыва. Как оказалось, она не смогла далеко бросить бомбу, и та взорвалась совсем близко от берега, напугав ее, да еще и окатив водой. Теперь она переодевалась, а я, на время отвлекшись от войны, ненароком любовался ее женскими прелестями.
В своем вечернем туалете Даша смотрелась очень и очень, а без него, как мне показалось, и того лучше. Лишившись своей жуткой солдатской рубахи, Ордынцева где-то в коммунистических запасах нашла новое шелковое белье и теперь, переодеваясь, мелькала в нем перед моими глазами, если говорить изысканным слогом, соблазнительным женским образом. Ту одежду, которую я ей подобрал, чтобы она не выделялась платьем среди пролетарской массы, она решительно забраковала.
– Ты думаешь, я это одену? – спросила она почти с негодованием, разглядывая вполне пристойное, по моему мнению, темное шерстяное платье и кашемировую жакетку приятного бутылочного цвета.
То, что на нас того и гляди нападут, Ордынцеву, как, видимо, в такой ситуации почти любую женщину, нимало не трогало.
– Даша, мы не успеем уплыть, скоро рассветет! – взмолился я, наблюдая, с какой основательностью она разбирает и разглядывает экспроприированное для нужд народа капиталистическое барахло.
– От одной минуты ничего не изменится, – сурово заявила она, и я позорно ретировался, удивляясь с какой быстротой бацилла бытового разложения и красивые вещи изменили мировоззрение социалистки-революционерки.
С вражеского берега по-прежнему постреливали и призывали сдаваться. Я добрался до надежного укрытия, толстой березы, и осмотрелся. Увы, мои гранаты задержали нападавших всего на несколько минут. Пока я любовался раздетой Ордынцевой, лодку успели подтащить к самому берегу и, прикрываясь винтовочным огнем, сталкивали в воду.
Тянуть больше было нельзя и я, наметив маршрут движения, зажег папиросу. Горящую спичку я прятал так, чтобы меня не заметили и, как только папироса разгорелась, сделал несколько затяжек и поджег первый бикфордов шнур. Этот шнур, или как он тогда назывался, «бикфордов фитиль», представлял собой узкий тканый рукав, наполненный пороховой мякотью, чистой или с примесью бертолетовой соли с сернистой сурьмой, и был покрытый снаружи гуттаперчевой оболочкой.
Шнур служил для воспламенения капсюля, сообщающего огонь заряду динамитных и пироксилиновых патронов. Когда мы с Ордынцевой устанавливали заряды, я просчитал, чтобы шнуры горели от пяти до трех минут, Первый запал был самый длинный, последний самый короткий, так что наши мины должны были взорваться практически одновременно.
Каждый раз перед тем, как запалить очередной фитиль, я раскуривал влажную папиросу, стараясь, чтобы ее огонек не заметили противники. Однако, какой-то глазастый стрелок все-таки увидел мой светлячок и едва не провалил мои коварные замыслы. Его точная пуля попала в дерево буквально в нескольких сантиментах от моего лица и меня по носу ударила отлетевшая от ствола щепка. Из глаз посыпались искры, как будто мне врезали по носу кулаком. Чертыхаясь, я добежал до последнего заряда, зажег его и кинулся в сторону дома, под защиту его толстых, бревенчатых стен. Секундная заминка со щепкой и слезами из глаз обошлась мне ударом в спину взрывной волны такой силы, что я плашмя полетел на землю и, в довершение разбитого носа, ободрал себе все лицо о какие-то невидимые кочки и корни деревьев.
Пока я валялся на земле, пытаясь встать на четвереньки и уползти в укрытие, началось настоящее светопреставление. Взрывы гремели один за другим, кругом трещали и валились деревья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97