Ордынцевой в палате уже не было, а Илья Ильич спал. Лежал он на спине, как-то по петушиному подняв вверх нос, и испускал затейливые рулады. Я диагностировал себя, состояние было вполне приличное. Во всяком случае, я уже мог встать.
Пока мне никто не мешал, резонно было продолжить лечение, чем я и занялся. Как обычно, вскоре начала наваливаться слабость, зазвенело в ушах, но выдержать удалось почти пятнадцать минут. Окончив сеанс, я спокойно заснул и проспал до того момента, когда меня разбудили громкие голоса. На улице было уже темно, палату освещала закопченная керосиновая лампа, и не сразу удалось рассмотреть трех гостей, которые тесно обступили ложе Опухтина. Илью Ильича заслонял широким задом какой-то человек, говоривший громко, почти кричавший. Мне сначала не удавалось понять, о чем велись переговоры, но то, как тот дергался, наводило на самые неприятные мысли
– Ты н-не г-греби п-под с-себя, н-не г-греби, п-падла, – надрывался, заикаясь на каждом согласном звуке, широкий, – п-про р-революцию п-помни, к-которая т-тебя из г-говна в-вытащила!
– Не нужно, Гаврила, меня на понт брать! – довольно спокойно возразил Опухтин – Мне твои крики по барабану, пускай комитет разбирается, кто нас под милицейского подставил! Ищите Петрова, с ним и разбирайтесь, а мое дело сторона!
– Г-где ц-ценности? – не отставал Гаврила. – К куда т-ты их, п-падла, с-спрятал?
Остальные двое пока молчали, не вмешиваясь в разговор. Широкий Гаврила, не разнообразя репертуар, продолжал нудно, с надрывом кричать, не столько, как мне показалось, возмущаясь, сколько демонстрируя возмущение. Я уже окончательно проснулся и на всякий случай, пока на меня не обратили внимания, вытащил из-под подушки наган и держал его в руке под одеялом. Провинциальные революционеры окончательно перестали вызывать у меня доверие.
– А ну-ка встань, товарищ Опухтин, – заговорил, наконец, еще один участник, невысокий мужчина в хорошей кожаной тужурке, скроенной на манер английского френча, пиджака с хлястиком и многими накладными карманами. – Пошли до нас в чрезвычайную комиссию, там во всем и разберемся.
– Мне даже это от тебя слышать обидно, товарищ Медведь, разве ты сам не видишь, какой я раненый? Как тебе такое твоя партийная совесть говорить позволяет? – обиженно ответил ему Опухтин.
– Встань! Твою мать! Контра, сволочь! Валяешься, когда с тобой говорит председатель чрезвычайной комиссии! – заорал диким голосом товарищ Медведь, выхватывая из кобуры браунинг. – Куда девал царские богатства? Мне из ВЦИКа от товарища Свердлова уже пятая телеграмма пришла!
– О чем ты, товарищ Медведь, говоришь? Какие такие царские богатства? – не ведясь на напор председателя, заговорил тихим голосом Опухтин. – Вот и неизвестный в нашей организации товарищ может невесть что подумать.
– Что за товарищ? – недовольно сбросил обороты Медведь, оборачиваясь ко мне. – Почему здесь посторонний!
– Товарищ не совсем посторонний… Он дореволюционный стаж имеет.
– Где документы? – опять закричал председатель. – Почему мне не доложили?!
Известный мне по имени здоровяк Гаврила и последний безымянный участник партийной разборки, высокий, худой рабочий с круглыми очками в железной оправе, приосанились, напряглись, но ничего не ответили.
– Проверить его документ! – приказал Медведь, кивнув на мою сложенную на пустой койке одежду.
Очкастый кинулся обшаривать карманы и довольно быстро наткнулся на партийный билет. Медведь брезгливо взял двумя пальцами затрепанную бумажку и внимательно прочитал все, что на ней было написано. Билет у меня стараниями Краснова был настоящий, по виду старый, так что придраться оказалось не к чему.
– Поклади на место, товарищ Октябрь, – велел он рабочему. – Пускай товарищ залечивает свои героические раны. А с тобой, товарищ Опухтин, мы, как ты выздоровеешь, на комиссии поговорим.
Медведь кивнул нам с Ильей Ильичем и вышел из палаты. За ним бросились Герасим и Октябрь. Несколько минут Опухтин лежал молча, потом повернулся ко мне, увидел, что я не сплю, и пожаловался:
– Чего только не придумают! Откуда, скажи, здесь в Троицком уезде могут появиться царские сокровища?
– Действительно, откуда? – поддержал его я. – А что, по слухам, появилось? Надеюсь, не корона Российской империи?
– Ты что такое, товарищ, говоришь, какая еще корона1 Не дай товарищ Ленин, еще кто услышат, да пойдет языком честь!
Про Ленина я не понял и уточнил:
– Что, значит, «не дай товарищ Ленин»?
– В каком таком смысле, вы меня, товарищ, спрашиваете? – удивился Илья Ильич.
– В смысле выражения, что оно обозначает?
– Вот ты о чем! Это как при старом режиме говорили «не дай бог», мы теперь вместо бога говорим, товарищ Ленин или товарищ Троцкий.
– Понятно… Так что, не дай товарищ Ленин, здесь появилось?
– Где появилось, товарищ?
– В вашем уезде. Что из царских сокровищ появилось в вашем уезде?
– Ничего не появилось, сам удивляюсь, откуда пошли такие разговоры!
Я от нечего делать собрался всерьез взяться за Опухтина и прижать его к стенке, но не успел.
В палату влетела бледная и встрепанная Ордынцева. Увидев нас мирно беседующими, она облегченно вздохнула.
– У вас все в порядке, а я уже подумала, – начал Даша, но так и не договорила фразу.
– Что-нибудь случилось? – спросил я, понимая, что это она сделала не просто так.
– Нам нужно срочно уезжать… Ты сможешь встать? – не ответив на вопрос, спросила она со значением в голосе.
– Я тоже с вами, – подхватился Опухтин, не дождавшись даже моего ответа. – Я смогу встать!
Мы с Дашей посмотрели на него и переглянулись. Тащить с собой эту скотину у обоих никакого желания не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97