– Ты был прав, товарищ Алексей, фальшивый продотрядовец Порогов оказался зловредной контрой и тайным наймитом капитала! – громко сказал он.
– Да ну? – удивился я. – Как же это выяснилось?
– Он, понимаешь, попытался взорвать нашу коммуну! Пришлось шлепнуть его на месте! Это надо же, сколько ненависти к революционному пролетариату у тайных врагов советской власти!
– Так-таки и пытался? – поразился я коварству врага. – А сапоги его где?
– Зачем они тебе, товарищ Алексей? На них места живого нет.
– Мне мои жмут, а его будут в самый раз.
– Жмут? Дай я померю, может, мне окажутся впору! – обрадовался коммунар.
– С тебя и так хватит, – наклонившись, сказал я ему на ухо.
– Сапоги, говоришь? – не расслышав моей последней реплики, переспросил товарищ Август. – Сейчас пошлю товарища бабу сбегать, она принесет.
– О каких сапогах, вы говорите, товарищи? – вмешалась в разговор Ордынцева.
– Это мы так, о своем, Ну, и как вам нравится, товарищ Ордынцева, наша коммуна?
– Многое нравится, однако, не все, товарищ Телегин. Мне кажется, что у вас еще мало политпросвета.
– А это что? Не политпросвет? – удивился коммунар, указывая на портрет заросших основоположников и слегка обросших последователей. – Товарищи смотрят и проникаются.
– А почему за обедом вы даже не упомянули о положении на фронтах гражданской войны и международном положении?
Товарищ (Телегин) Бебель сразу не нашелся, что ответить. Однако, подумал и пообещал:
– Мы учтем вашу самокритику, товарищ Ордынцева и впредь завсегда.
– Где мне можно переночевать? – прервал я неприятный для коммунара разговор.
– Везде, где твоя душа пожелает, товарищ Алексей. Где нравится, там и лягай. Вот, можешь вместе с товарищ Ордынцевой устроиться в гостевой комнате. Ты, товарищ Ордынцева, не против?
– Нет, конечно, – удивленно ответила она. – Раз товарищ член революционной партии, то чего же я буду против? Мы заодно можем дискутировать о политических платформах.
– Вот и хорошо, – обрадовался товарищ Август, – тогда товарищ Ордынцева тебя и проводит, а мне еще нужно готовить идейную политработу на завтрева.
Не успел я еще раз напомнить ему про сапоги Порогова, которыми почему-то заинтересовался малорослый комбинатор, как коммунар с озабоченным видом оставил нас. Ордынцева строго взглянула на меня и пригласила следовать за собой. Мне стало любопытно, что представляет собой пламенная революционерка в неформальной обстановке, и я пошел за ней следом.
«Гостевая комната» помещалась в маленькой комнатушке, бывшей ризнице. Мы вошли, и там сразу же стало тесно, Как и все остальные помещения в коммуне, ризница была обставлена самодельной мебелью. В углу притулился колченогий столик, сделанный из полуметровой иконы и разной толщины ножек. На нем стоял заплывший воском огарок свечи. Остальную часть комнатки занимал широкий топчан, застланный соломой.
– Вот здесь я и ночую, – сообщила Ордынцева.
Топчан был один, и я, честно говоря, удивился, что она согласилась приютить меня на ночь. В комнатушке оказалось не холодно и товарищ Ордынцева сняла с себя комиссарскую кожанку и кумачовую косынку, после чего осталась в мужской красноармейской форме.
– Устраивайся, товарищ Алексей, – сказала она будничным, даже домашним голосом, – мне нужно выспаться. Завтра у меня тяжелый день.
– Отвернись, товарищ Ордынцева, – попросил я, – мне нужно переодеться,
– Это еще зачем? – искренне удивилась она. – Откуда у тебя, товарищ, такая мелкобуржуазная стеснительность?
– Ну, мы, все-таки, особы разного пола.
– Мы в первую очередь товарищи по классовой борьбе, а уже потом мужчины и женщины! Или ты думаешь по-другому?
Я думал именно по-другому и даже попытался представить, что у нее скрыто под мешковатой, солдатской одеждой Однако, понять это оказалось совершенно нереально. Единственным признаком пола оказалась нежная девичья щечка, с бледной от недоедания кожей и большие карие глаза с темными кругами.
– Мне придется совсем раздеться, – предупредил я. – Если тебя, товарищ, это смущает, лучше отвернись
– Мне всё равно, – ответила она, садясь на край топчана – Мы с тобой, товарищ, по вопросам тактики находимся на разных партийных платформах, поэтому половой контакт между нами исключен.
– Ну, если смотреть с такой точки зрения, тогда и говорить не о чем, – сказал я, и, перестав обращать на нее внимание, скинул с себя грязные обноски.
Однако, Ордынцева не отвернулась, напротив пристрастно меня разглядывала, что стало понятно после ее замечания:
– Ты, товарищ Алексей, не похож на пламенного революционера. У тебя на теле мелкобуржуазный жирок.
– Где это ты у меня видишь жир! – возмутился я, поворачиваясь к ней,
– Настоящие революционеры должны быть худыми, кожа и кости, а ты вон какой гладкий!
– Следи за своим телом, и тебе будет не стыдно раздеваться перед посторонними, посмотри, на кого ты похожа, даже непонятно, сколько тебе лет, сорок или пятьдесят! – намеренно, чтобы уколоть, накинул я ей лишний десяток лет.
Ордынцева меня окончательно разозлила своей принципиальной «революционностью» и, вообще, мне уже надоело сдерживаться и валять с этими идиотами дурака. Эсерка молча проглотила пилюлю, и только когда я уже кончил переодеваться, сказала:
– Мне двадцать один год.
– Сколько!? – совершенно непроизвольно воскликнул я, чем добил ее окончательно.
– Сколько слышал, – ответила она – Для революционера главное, не как он выглядит, а то, что у него внутри!
– Ну, тогда и вопросов нет, как выглядишь, так и ладно. Главное, что внутри тебе все шестьдесят. Да ты не тушуйся, товарищ Ордынцева, лучше учи устав своей партии,
– Я и не тушуюсь, – ответила девушка чуть дрогнувшим голосом, – Для революционера важна не внешность, а содержание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97