– удивился я.
– Как-нибудь доберемся, своя ноша не тянет!
– По дороге легко доедем, – объяснила Дарья. – Спасибо тебе, мил человек, за все. Будешь в наших краях, как родного приветим.
– Почему же мы сюда по бездорожью ехали? – задал я наивный вопрос.
– Потому берегом и ехали, что не всякому дорогу знать нужно.
Уговаривать их остаться на ночь я не решился. К утру «политическая ситуация» запросто могла измениться и неизвестно в какую сторону. Помог повернуть подводы и связать их в один большой обоз. Мы попрощались. Я забрал свой сверток с одеждой и оружием. Потом подумал, что такой объемный пакет неминуемо вызовет нездоровый интерес коммунаров, и остановил готовую тронуться в обратный путь Дарью.
– Даша, передайте это на хранение Ивану Лукичу, я, как только смогу, за ним заеду.
Дарья согласно кивнула, и женщины спешно отправились в обратный путь.
Проводив их до околицы, я вернулся в церковь и разыскал продотрядовцев, устроившихся на ночевку в притворе. В комнате со сферическим сводом стояли сколоченные из старых досок в два яруса нары, на колченогом столике в углу горела керосиновая лампа Ивана Лукича. Все были в верхнем платье и, то ли от холода, то ли по куражу, в шапках. В углу комнаты кучей лежали узлы с их «личным имуществом».
Продотрядовцы уже где-то достали выпить, в помещении витал тяжелый сивушный дух. На мой приход никто не обратил внимание. Разговор шел о превратностях судьбы. Один из уголовных ругал командира Порогова за излишнюю жадность. Мне это было слушать неинтересно, и я сразу же спросил, у кого мои вещи.
– Какие еще вещи? – сердито сказал уголовный. – Знаешь такое слово: «тю-тю»?
Было, похоже, что первый страх у них уже прошел, и вернулась привычка человека с ружьем быть всегда правым. Во всяком случае, оценив шутку, все они дружно рассмеялись.
– Вещи отдайте! – попросил я, правда, без соответствующих строгих нот в голосе.
– Тебе сказали – «тю-тю»! Ну, и вали отседова, покуда тебе боков не намяли, – нагло высунулся один из главных подозреваемых, малорослый в кожаной куртке.
– Значит, добром не отдадите? – не вняв совету, спросил я, теперь с нескрываемой угрозой.
Смех как по команде стих. На меня смотрело четырнадцать жестких, революционных глаз.
– Ты, фершал, чего простых слов не понял? – куражась ласковой угрозой, проговорил уголовный.
– Вещи, говорю, отдайте! – не снижая, как ожидалось, напора, повторил я. – Не то…
– А если не отдадим, чего тогда будет? – с дурашливым страхом, ерничая, спросил уголовный.
– Для вас ничего, – спокойно сказал я, вынимая из-под армяка никелированный наган командира. – Для вас будет вечная тишина и покой.
Вид оружия вызвал небольшую паузу, но, мне показалось, не страха, а удивления.
– Ты, че шпалером машешь, падла! – закричал все тот же блатной, видимо, претендуя на роль лидера и пытаясь захватить в коллективе командную инициативу. – Да я тебе счас шмазь сотворю!
Он соскочил со шконки, присел на полусогнутых ногах и расставив руки, пошел прямо на меня. Я, ничего не говоря, прицелился и спустил курок. Грохнул непривычно звонко прозвучавший в закрытом, сводчатом помещении выстрел. Взвизгнула, рикошетя от стен, пуля. У блатного слетела с головы шапка, и он медленно осел на пол. Никто не пошевелился.
– Ну, – спросил я, оглядывая застывшую компанию, – с кого начнем?
Желающих не оказалось, и я навел револьвер на главного подозреваемого.
– Думаю, ты будешь первым.
– Ты, фершал чего, сказился? – заговорил он, расплываясь в добродушной улыбке. – С тобой чего, пошутковать уже нельзя? Васька, отдай фершалу тряпье, может, человеку не в чем показаться, вот ему и обидно!
Подозреваемый номер два, высокий мужик в рваной шинели, перекрещенной пулеметными лентами, резво вскочил с нар и, опасливо на меня оглядываясь, заспешил в угол, где лежали узлы с награбленным,
– Ты, фершал, не думай, – проговорил он заискивающе, – нам чужого не нужно. Мы это так, шутейно!
– В другой раз за такие шутки я тебе пошучу пулей в репу, промеж глаз, – пообещал я, забирая свои брюки и сюртук. – А белье где?
– Белье-то? Белье-то у Егорки, – ответил он, показывая пальцем на низкорослого.
– Быстро! – рявкнул я.
«Егорка» кинулся к узлам и, расшвыряв их по полу, добрался до своего. Я подошел к нему и, стоя боком к нарам, на которых застыли смущенные выстрелом бойцы, одним глазом смотрел, из чего состоит его личное имущество.
Любезная Полиграфу Полиграфовичу Шарикову мысль «все отобрать и поделить» особых результатов пока не давала. Егорка отобрал много, но имущество, в основном, пустяшное, вроде женских сарафанов и стоптанных сапог, Зачем ему было нужно все это тряпье, мне осталось неизвестно. Тем более, что крайне интересовало собственное белье. Оно тотчас нашлось, свернутое в особый узелок.
– Прими, товарищ фершал, – торжественно проговорил он, как личный дар передавая мое украденное исподнее, – все как есть в сохранности, ничего не пропало!
Возможно, я проявил вопиющую невоспитанность, но, забрав вещи, даже не поблагодарил их добросовестного хранителя. Правда, это Егорку не очень огорчило, когда я вышел из церковного предела и пошел искать укромный уголок переодеться, он догнал меня и, таинственно подмигивая, сделал деловое предложение:
– Товарищ фершал, если вы Леньку Порогова шлепнете, то ты отдай мне его сапоги, а я тебе за то дам оченно интересную картинку с голой барыней.
В подтверждении своих соблазнительных слов он вынул из кармана кожанки помятую фотографическую карточку сидящей над обрывом фигуристой женщины с романтически поднятыми к небу глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97