В подтверждении серьезности своих намерений оратор вытащил из кармана галифе наган и выстрелил в воздух. Замороченные, испуганные крестьяне, кто как мог быстро, побежали с гумна.
– Чего он говорил-то? – спросил меня Иван Лукич, когда мы добрались до избы.
– Сказал, что будут отбирать продовольствие, – объяснил я.
– Чего отбирать? – не поняла хозяйка.
– Зерно, картофель и все, что у вас есть.
– А чем нам тогда детей кормить? – наивно спросила она,
Ответ на этот вопрос следовало переадресовать в московский Кремль, но я делать этого не стал, просто промолчал. Наступило тревожное ожидание. Деревня замерла. Дети, напуганные недавними гостями, вели себя непривычно тихо, сидели в закутке за печкой и о чем-то шептались. Старик встал на колени перед иконами и разговаривал с богом.
Часа два к нам никто не являлся, потом дверь, как и в прошлый раз, без стука распахнулась и в горницу вошли три продотрядовца. Наших знакомых среди них не оказалось, но это ничего не изменило. И в этих новых лицах была та же уверенность и равнодушие. Иван Лукич встал с колен и подошел к гостям. Поясно им поклонился. Ему никто не ответил.
– Ну, будешь сам отдавать излишки зерна или что? – сказал высокий человек со впалыми щеками, заросшими густой щетиной, и запавшими, лихорадочно блестящими глазами чахоточного.
– Так нечего отдавать! – неожиданно спокойно ответил хозяин. – Какое в наших местах зерно, сеем только себе на пропитание.
– Все так говорят, – хмуро сказал чахоточный. – Иди, открывай сусеки.
Иван Лукич пожал плечами и пошел к выходу из избы. Все, включая детей, потянулись за ними следом. Мы подошли к крепко сколоченному амбару, и хозяин отставил в сторону колышек, которым была подперта дверь. Один из продотрядовцев подскочил к нему, оттолкнул и первым пошел в помещение. Старик неловко повернулся к нам и как-то обезоруживающе улыбнулся.
В ворота в этот момент въехала подвода, наполовину наполненная мешками с зерном На облучке сидел давешний солдат в шинели, перекрещенной пулеметными лентами. Он сразу же направил лошадь к амбару,
– Нашли? – крикнул он зыбким, нетрезвым голосом.
– А то! – отозвался чахоточный
– Эй, старый хрен! – заорал на хозяина солдат. – Подавай сюда мешки!
– Какие еще мешки? – недоумевая, спросил Иван Лукич.
– Пустые, сволочь кулацкая, будешь со своим пащенком зерно насыпать.
«Пащенком», как можно было догадаться, он посчитал меня.
– Так нет же у меня излишков, – бесцветным голосом ответил старик, показывая на сбившихся в кучку внуков. – Вон, у меня сколько ртов, их же кормить нужно.
– Ты, сволочь кулацкая, кому здесь ввинчиваешь! – истерично закричал чахоточный. – Трофим, есть у них зерно?
– Есть, – ответил тот из амбара, – у них много чего есть!
– Так значит ты, сволочь, препятствоваешь пролетарскому равноправию! – продолжил истерику чахоточный и сорвал с плеча винтовку. – Сыпь зерно в мешки и выноси, иначе всех в расход путцу!
– Родненькие, что же вы делаете! – завыла хозяйка. – Зачем жизни лишаете!
Чахоточный передернул затвор и прицелился во внука Егорку, мальчика лет шести. Тот, не понимая, что происходит, смотрел на него во все глаза, не сходя со своего места.
– Считаю до трех, – крикнул чахоточный и зашелся в кашле. – Раз! Два!
Мы со стариком бегом кинулись в амбар.
– Да где ж я мешки-то возьму, – плачущим голосом пожаловался Иван Лукич, – у меня их и есть-то всего три штуки!
Продотрядовец Трофим, осматривающий амбар, услышал и заржал
– Ниче, в жопу жаренный петух клюнет, в бабью юбку насыплешь!
Он, удостоверившись, что в ларях есть зерно, теперь профессионально обыскивал амбар, видимо, в надежде найти тайники
– Сам говори, где у тебя захоронки, – отсмеявшись своей соленой шутке и свирепо выпучив глаза, сказал он. – Найду – всех к стенке поставлю!
– Нет у меня никаких захоронок, все, что есть, здесь.
Трофим внимательно посмотрел на хозяина и удивленно спросил:
– У вас что, еще продотрядов не было?
– Нет.
– То-то я гляжу, вы тут жируете, – удивился он, – пока пролетариат пухнет с голода! Ниче, скоро узнаете, почем фунт лиха!
Зерна у Ивана Лукича, по моим прикидкам, оказалось заготовлено совсем немного, всего два ларя. Было непонятно, как им можно прокормиться троим взрослым и четверым малышам. Однако, герои революции думали по-другому. Все они вошли вслед за нами в амбар и, разглядев крестьянские запасы, стали нарочито громко удивляться кулацкой жадности и ненасытности. Облазив все закрома, продотрядовцы первым делом конфисковали в пользу пролетарской революции четверть самогона и свинной окорок. После чего тут же начали поправлять пошатнувшееся на царской каторге здоровье.
Однако, и о нас со стариком продотрядовцы не забыли. Пока они пили самогон, мы с Лукичом под стволом нагана прилежно вычерпывали совком из ларей зерно и пересыпали его в мешки. С тарой для пшеницы вопрос был решен в рабочем порядке с большевистской простотой: нас просто заставили высыпать из мешков картофель. Наполненные зерном мешки мы со стариком выносили из амбара и аккуратно укладывали на подводу. Каждый раз, когда мы появлялись во дворе, начинали выть старуха и невестка, но Иван Лукич цыкал на них, и они послушно замолкали.
Пока мы «работали», к четверым уже наличным заготовителям присоединились новые товарищи. Сначала пришла троица во главе с низкорослым в кожанке, последним явился оратор-командир в картузе со звездой. Самогон начал катастрофически быстро кончаться, в бутыли его осталось пальца на четыре, и у Ивана Лукича потребовали добавки.
– Больше ничего нет, – угрюмо ответил он, выгребая из ларя последние зерна пшеницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97