тронный зал, вопящие от возмущения бароны и его величество Сигизмунд, хряснувший кулаком по столешнице так, что у стола ножки подломились. – Бароны объявили общинные поселения «опасным экспериментом» и «монаршей блажью», а некоторые даже непрозрачно намекали на возрастные изменения умственных способностей короля…
– Это как? – не унимался вирусолог.
– Старым дурнем обозвали, – вполголоса пояснил барон, – за глаза, конечно… Да и какой же он старый – его величеству еще и пятидесяти нет!
– Да-а, – протянул медик, – власть у вас уважают…
– А вы себя на их место поставьте, сэр! – развел руками Хайден, который, если уж совсем честно, тоже был не в восторге от королевского проекта – потому как, если помните, все-таки являлся бароном. – У одного из вассалов отобрали часть земли, у другого – спилили на избы четверть леса, потому что там, где было решено ставить деревни, местность болотистая и хорошее дерево не растет… У третьего, пятого и десятого экспроприировали личных крестьян – надо же кому-то в этих селениях жить? Его величеству забава, а баронству – сплошной убыток!
– Ну знаешь, – возразил Аркаша, предки которого, в отличие от предков товарища, когда-то были крепостными. – Мы не рабы, рабы не мы! Зато какое, наверное, облегчение это принесло крестьянам, они…
– Они теперь нос за околицу высунуть боятся, – прервал его пылкую речь Лир, – потому что те из крестьян, кому не так повезло, лупят «счастливчиков» почем зря! Я сам видел. Мне Хозяин разрешал границу леса покидать, потому что я был не такой агрессивный, как остальные…
– А за что они их лупят-то? – удивился далекий от средневековых понятий о жизни медик.
Барон хмыкнул.
– Из зависти, наверное… – вздохнул паренек. – А я вот им не завидую. Король наиграется и успокоится, а каково будет этим несчастным обратно к своим хозяевам возвращаться?
– Зато хоть узнают, что такое настоящая жизнь! – непримиримо заявил Аркаша, который рабовладельческий строй не переваривал в силу свободолюбивой натуры и соответствующего воспитания.
– Иногда чего-то лучше не знать… – проронил Хайден.
– Ты давай еще мне скажи, что лучше быть рабом!
– Сэр, – терпеливо ответил умудренный жизнью барон, – представьте себе – вы всю жизнь ели простой хлеб. Но, конечно, знали, что где-то у господ едят пышную булку. Но, так как вы ее никогда и в глаза не видели, вы о ней не думали, и все было в порядке. И вдруг – на, бери! Вы кусаете булку и млеете от счастья, потому что…
– …с грубой краюхой это, разумеется, не сравнить! – влез бывший проводник.
– И что? – не понял вирусолог.
– А то, что едва вы вошли во вкус, как у вас эту сдобу – раз! – и отбирают. И больше вам ее не видать как своих ушей! И жуй опять свои сухари… Я что хотел сказать, сэр, иногда прикосновение мечты хуже ножа бывает!
Аркаша упрямо насупился, но возразить ничего не смог. Потому что логика в рассуждениях товарища была железная. Только вот выражение лица этого самого товарища почему-то вдруг нехорошо изменилось…
– Хайд, ты чего? Опять вспомнил что-нибудь не то?
– Нет, – честно ответил барон. – Но… такое впечатление, что я имею ко всему этому непосредственное отношение… Проклятая дырявая память!
– Хочешь сказать, что у тебя тоже что-то отобрали? – снова встрял Лир. – Крестьян, например, да?
– Нет, не крестьян… Но отобрали… что-то… – медленно выговорил Хайден, силясь ухватить за хвост стремительно ускользающее воспоминание о чем-то невероятно счастливом… светлом… о чем-то, что у него когда-то было… Бесполезно. Мысль ушла…
– Ладно, Хайд, не напрягайся! – сказал Ильин, потрепав товарища по плечу. – Это временное. Ты все вспомнишь постепенно. Это я тебе как врач обещаю…
А для себя он окончательно решил, что не хотел бы, чтобы несчастный барон это «все» взял и вспомнил. С таким лицом о приятном не думают. Что-то, видимо, было такое у человека в жизни, что вообще лучше стереть из памяти, и точка…
Изнутри фургона неясно доносилось утешающее воркование сердобольной испанки и голос феникса:
– Разве можно поверить? Всемогущее Солнце затмил для меня твой светлый лик! Почеши под клювом, пожалуйста, мне никак…
– Да вы поэт, батенька… – с досадой буркнул себе под нос медик, навострив уши. Бесстыжий Феликс так успешно пользовался своим положением «несчастного калеки», что Аркаше захотелось забить что-нибудь очень большое на все клятвы Гиппократа и придушить этого павлина своими же руками! На сострадание давит, страус несчастный, знает небось, что женщину хлебом не корми – дай пожалеть кого-нибудь… «Вот до деревни доберемся, – мстительно подумал Аркадий, – и я в такой роскошный обморок грохнусь, что даже Хайда проберет. И проваляюсь двое суток подряд… не Лир же за мной будет ухаживать?» На этих приятных мыслях вирусолог и успокоился.
Благодаря сверхъестественной медлительности мула, они добрались до пункта назначения только через несколько часов. Вирусолог успел выспаться, помириться с Кармен и два раза послать любопытного Лира куда подальше с его расспросами по поводу своего внешнего вида. Шорты ему, видите ли, не понравились! Подобное, видите ли, даже дамы в качестве панталон не носят! Хорошо хоть рубашку не обхохотал, морда княжеская… Вот Хайд – золото, а не барон. Ни слова не сказал. Дык – воспитание… А этот как из диких лесов! Хотя что с него взять – столько лет в звериной шкурке пробегал…
Высокий деревянный забор, окружающий первую из Общинных деревень, впечатлял. Судя по добротности «редута», насчет злонамеренно настроенных окрестных крестьян Лир не преувеличил ни капельки… Хайдену пришло на ум сравнение общины с банальной золотой клеткой, и он в очередной раз усомнился в правильности некоторых указов его величества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102