И сразу, с места в карьер, подставиться всем мыслимым опасностям, самым идиотским, особенно если небо обложено тучами. Декаданс – не столько тяга к искуплению, сколько образ жизни. Такси сигналят впустую, а ежели гостиничный неон подмигивает, то лишь потому, что испорчен.
В «Хаосе» настоящее пекло, жарит на всех этажах. Танец – это больше, чем речь тела: звук нарастает, череп готов треснуть, громкость важнее мелодии. И ни секунды передышки: безумный прикид требует безумных движений. Брийян уже не помнит, какие сиськи предпочитает – большие или маленькие.
Хватит наблюдать, как распадаются наши жизни, займемся лучше разрушением чужих. Девица с флюоресцирующими волосами и ногтями уже приняла слишком много водки с тоником. Она дрыхнет перед видаком с крутым порно. Не-ет, надо жить мгновением. И плевать нам, что будет завтра, главное, чтоб было еще хуже. Вот сейчас Брийян, терзаемый мутной бессонницей, поднимется и нарисует женский силуэт белой краской на черной стене. В его номере нет, кажется, ни капли кислорода, а снаружи и того меньше. Нужно лечь ничком на затянутый чем-то ворсистым пол и хорошенько вытянуться. Под ногами будут крошки, да черт с ними.
Можно ли выдумать более изощренную пытку, чем разбудить человека звонком мобильника? Пронзительное дребезжание, подхлестываемое отчаянием, превращается в грохот отбойного молотка, скрежет вагонных тормозов, крик боли, оглушительное тарахтение, буравящее тяжелую тишину утренней пустоты. Придется отозваться, иначе смерть. Спотыкаясь о пустые бутылки (от старых напитков с неудобопроизносимыми названиями), тычась лбом в полуприкрытые двери, он обрушивается наконец всем телом на что-то холодное и металлическое, угодив рукой в вязкую грязную массу. Право же, внешняя пожарная лестница с расшатанными ступеньками не так опасна для черепушки, хотя перила там держатся на одном болте.
Ни тени воспоминаний о вчерашнем, никаких планов на вечер. Пока можно разве что слушать классическую музыку, разглядывая собственное отражение в выключенном телике. Или уставиться в потолок, высматривая там порнографические узоры, слишком замысловатые, чтобы их здесь описывать. Но черт раздери, что же предпринять, чтобы вновь обрести утраченный вчерашний порыв? Можно из последних сил удерживаться от рвоты – но что этим докажешь? И ждать, когда кончится век. А он отнюдь не спешит издохнуть.
Брийян встает и делает несколько неуверенных танцевальных па. Неторопливо потягивается, пока поле его зрения (ограниченное гигантским окном гостиной) пересекает вертолет. Наконец, повалившись на диван, Брийян берет телефон. Почему пауки никогда не попадаются в собственную паутину? Облака летят слишком быстро, скоро покажется солнце и опять начнет накалять асфальт. Удовольствие имеет одно важное достоинство: в отличие от счастья, оно существует. Да, хорошо, я возвращаюсь в Париж, я тоже тебя люблю скучаю извини извини извини жди прилечу.
Который сейчас может быть час? Сквозь жалюзи проникают полоски светящейся пыли. Неистовая, безрассудная страсть в сопровождении фортепьяно. Надорвать сердце, погубить ради кого-то свою жизнь и плакать: горячо-горячо! Не понадобятся ни таблетки, ни плетки, ты будешь весь во власти Ее глаз и губ. И чтоб при воспоминании о Ее поцелуях и духах перехватывало дыхание!
Лучше всего, если сначала ты Ей не понравишься. Сколько блаженных страданий при мысли, что, быть может, другие кладут голову во впадинку Ее плеча. В померкшем Париже ты станешь глазеть на счастливых прохожих, выдыхая облака грусти. Если повезет, это томление сделает тебя застенчивым и ты перестанешь колебаться в выборе между Ею и дурью, твоя новая дилемма будет: Она или самоубийство.
Любить или делать вид, что любишь, – какая, в сущности, разница, если удается обмануть самого себя?
ДЕНЬ, КОГДА Я НРАВИЛСЯ ДЕВУШКАМ
Стоит ясный день. Именно стоит, поскольку еще вчера он лежал в лежку. А я вас уверяю, это странное ощущение: видеть, как день реально встает на ноги.
Жизнь моя превратилась в ад, какого я злейшему врагу не пожелаю. Я не спал уже с полгода. Желудок горел, несмотря на ниагары маалокса, жена отчалила со звездой шоу-бизнеса, детей у нас не было; короче, я жил в Париже, а на дворе был 1994 год. Меж тем в то утро, вместо того чтобы скулить, я сам как раз захотел встать на ноги. Как день.
Нет, кроме шуток. Было что-то такое в воздухе. Я это почувствовал, едва выйдя из дома. Мне улыбнулась какая-то девица, а вслед за ней и ее подружка. По графе «улыбки незнакомых девушек на улице» я за десять минут превысил свою среднюю недельную норму. И я сказал себе: надо пользоваться, пока везет.
Подцепить обеих девиц совершенно не стоило труда. Как всегда в подобных случаях, одна была хорошенькая, а другая – дурнушка. В итоге это означало, что придется платить за два кофе (три, включая мой).
Я предложил:
– Сядем на террасе?
– Это еще зачем? – откликнулись они хором. – Если хочешь заняться с нами любовью, мы – за. И незачем платить за два кофе (три, включая твой).
Хорошенькая поцеловала меня в губы, поработав у меня во рту язычком. Дурнушка не без деликатности провела рукой по моим причиндалам. Хорошенькая запустила ручонку мне за рубашку, обследуя мой безволосый торс. Дурнушка разбудила к жизни мой агрегат. Хорошенькая потянула меня за волосы. Дурнушка поцеловала взасос хорошенькую. Дурнушка оказалась гораздо хорошее хорошенькой.
И все это происходило прямо на улице, на глазах у невозмутимых прохожих. Говорю же вам: это утро началось не так, как положено.
Мы направились к скамейке, и пока я лизал ухо хорошенькой, дурнушка меня оседлала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11