К ее носу можно привыкнуть, если посмотреть на него подольше. Это как слово, которое все время повторяешь. Через некоторое время оно теряет для тебя всякий смысл. Шафт вручил ей лейкопластырь. Янтарные светильники вдруг погасли, и опустилась неверная дымная мгла.
– Эй, мне ничего не видно, – запротестовала девушка.
Это Никерсон химичил со светом. Он стоял у задней стенки и собирался выйти в коридор, в туалет.
– А ты ощупью. Он это обожает.
Она справилась. Даже в темноте «телесный» лейкопластырь морозно светился на его ладони. У девушки были ловкие прохладные пальцы. Шафт вспомнил вопрос Ленин Брюса или Дика Грегори о том, выпустит ли когда-нибудь «Джонсон & Джонсон» черный лейкопластырь для негров. «Нет, не выпустит», – ответил он сам себе.
Вторая девушка казалась еще меньше и изящнее первой, которая делала себе сейчас коктейль.
В темноте из туалета вернулся Никерсон.
– Это чтобы народ снова не набежал, – объяснил он.
– Зачем ты ударил человека бутылкой? – спросила вторая вертушка.
– Он выкладывал лед в пепельницы, – сказал Никерсон.
– Ты собираешься заканчивать? – спросил Шафт.
– Мне нужно дождаться, пока придет хозяин и посчитает деньги. А ты?
– У меня еще дела. – Он взглянул на нос первой вертушки. – Может, повязку надо будет сменить.
Шафт пошел в конец стойки, сгреб кольт и сунул его в правый задний карман.
– Он заметит, что пистолет исчез?
– Не знаю, наверное.
– Скажи, что его вместе с двумя хулиганами забрала полиция. И что они обещали вернуть, если пистолет зарегистрирован.
Никерсон кивнул.
– Ты не хочешь пойти со мной поменять мне повязку? – спросил Шафт носатую. Он уже почти привык к ее носу.
Она взяла пачку сигарет, лежавшую на стойке, засунула ее в сумочку и сделала большой прощальный глоток водки с тоником.
– Будь осторожен, приятель, – сказал Никерсон.
– Ты тоже. – Шафт слабо взмахнул рукой.
Шафту казалось, что пистолет тяжелый, как мешок картошки. Он едва не стягивал его штаны к лодыжкам. Пакет с десятью тысячами, исключая две пятидесятки, неуютным комом свалялся в другом кармане.
Никерсон улыбался и одобрительно кивал вслед девушке. Шафт проследил направление его взгляда и подумал: «Нет, с носом у нее и вправду плохо. Слишком толстая задница».
– Эй, киса, подожди, – сказал он, думая также о том, что не знает ее имени. – Нам в другую сторону. Вон тот дом через дорогу.
* * *
– Почему ты не вызовешь его на допрос? – предложил комиссар.
– Нет, – сказал Андероцци. – Так лучше.
– Послушай, ты что – считаешь, мэр сошел с ума? Ты хочешь, чтобы я доложил ему, что мы ждем информацию и совета от какого-то сукина частного детектива?
– Тогда ничего не говорите. Он же не сообщает вам, когда едет покататься на велосипеде.
– Сравнил тоже.
– А разве можно сравнивать нашу информацию с информацией, которую дает нам Шафт? Вы знаете хоть одного черного радикала? Я – нет. А Шафт с ними разговаривает. Вы знаете кого-нибудь, кто мог бы вести дела с Ноксом Персоном? А Шафт работает на старого мерзавца. Вам известно, почему мафия расстреляла пятерых черных боевиков? А Шафт дарит нам двоих красавцев – одного с проломленной головой, – которые могут знать, хотя сами не принимали в этом участия. Сорок восемь часов назад вы беспокоились, что придется посылать танки на Амстердам-авеню. Теперь вы предлагаете остановить человека, который помогает нам обойтись без танков.
– Не нравится мне это все.
– На то вы и комиссар полиции. Но давайте смотреть правде в глаза. Что мы выбираем: игру по правилам, счастье мэра плюс сотни две трупов и миллионов сорок ущерба или даем одному человеку работать вне правил и все это предотвратить?
– Но мы не сможем, если что, обеспечить ему прикрытие.
– Нет, сможем. Мы обязаны. Мы не должны терять его из виду.
– Насколько, ты считаешь, он крут?
– Не так крут, как он сам думает, но гораздо круче, чем думают многие другие. Где-то посередине. В основном им движет тот факт, что он один и что он черный. Еще он убежден, что уцелеет.
– Почему?
– Он умный и пронырливый. Он весь, мерзавец, состоит из мускулов и ненависти.
– Дай мне знать, когда выяснится, кто такие эти стрелки из бара.
– Есть, сэр.
Телефон не отвечал, и Андероцци положил трубку. Он хотел позвонить в участок и справиться насчет отпечатков пальцев, потом сразу сообщить о результатах комиссару. Может, следует сначала позвонить Шафту. Что, интересно, он сейчас делает? И с кем? Андероцци откинулся на спину, рядом со своей теплой мягкой женой, и захрапел.
* * *
У Шафта накопилось столько неотложных дел, что сосчитать их смогла бы только сороконожка. Он почти забыл, как выглядит унитаз. В последний раз он ему попадался, кажется, в доме Гринов. Выпитое виски уже сильно распирало мочевой пузырь.
– Извини, – сказал он девушке. – Если хочешь выпить, на морозилке стоит бутылка скотча, а внутри – бутылка водки.
Она плюхнулась на стул у окна и сбросила туфли. У нее, видимо, не возникало вопроса, зачем она сюда пришла, если первым делом она начинает раздеваться.
– Не беспокойся, я подожду. Мне тоже нужно в туалет.
Шафт поморщился, но она не увидела, потому что он уже повернулся, чтобы идти в ванную. Через десять минут он покажет ей «туалет»...
– Как тебя зовут?
– Валери.
– Валери?
– Да. А что?
Ее имя сковырнуло в памяти какую-то болячку. Ах да... Одна деревенская клуша по имени Валери застрелила недавно сборщика фруктов. Ее посадили. Все прошло.
– Шафт – это твое настоящее имя?
– Нет, меня просто так называют. Я скоро вернусь.
В зеркале он увидел свои красные белки и перевел взгляд на воротник рубашки, которую не снимал уже три дня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50