Ибо это было величественное зрелище. Давно уже бедную клячу Сапажу, скончавшуюся от непосильных трудов во времена прежнего жалкого балагана, сменили три роскошные лошади, впряженные в громадную карету, которая высотой и шириной могла бы сравниться с четырьмя дилижансами. В передней части ее восседала разряженная в пух и прах мадам Канада – она наслаждалась красотами пути в обществе верного Эшалота, а также знатнейших патрициев труппы.
Плебеи тащились пешком, чтобы не слишком утомились великолепные першероны, а те словно бы гордились почетной обязанностью везти этот роскошный экипаж.
В середине его, недалеко от выгородки, служившей убежищем семейной чете Канада, находилась очаровательная комнатка, где царила мадемуазель Сапфир.
Я назвал ее уголок очаровательным потому, что она сама устроила свое жилище с присущими ей изяществом и вкусом.
Есть счастливые натуры, которым не страшно соседство с вульгарностью; равным образом, существуют явления столь поэтические и столь прекрасные, что соприкосновение со смехотворным нисколько им не вредит.
Всем вам случалось видеть розу в волосах толстой уродливой женщины – но какой бы уродливой ни была эта толстуха, роза все равно остается прекрасной. Всем вам случалось любоваться юной розой, цветущей в центре комичного буржуазного семейства – этот цветок, сам того не замечая, несет на себе печать врожденного благородства; изысканностью своей он равен грезам Гете, а нежным ароматом напоминает вздохи Вебера. Для явлений просто красивых порой нужен соответствующий антураж и фон; прекрасное же совершенно не зависит от окружения, ибо в нем заключено совершенство – иногда, по прихоти контраста, оно приобретает дополнительное очарование.
В комнатке Сапфир было маленькое окошко с шелковыми занавесками. Внутри стояла кровать, небольшой диванчик, столик с разложенными на нем книгами и вышиваньем. На деревянной перегородке висели две рапиры и испанская мандолина, с нарядной инкрустацией из перламутра. В алькове стояла икона Богоматери.
Сапфир было почти шестнадцать лет; высокая и стройная, она обладала грацией, совершенно не свойственной ярмарочным артистам – и это изящество движений сохранилось в ней, невзирая на несомненный и изумительный талант танцовщицы на канате. Красота ее была невинной и благородной одновременно; в необыкновенно тонких и чистых чертах лица еще угадывалось детское веселье, однако на нем застыло выражение задумчивости и даже грусти.
Сапфир танцевала на канате перед грубой толпой на ярмарке с тех пор, как помнила себя – не испытывая ни удовольствия, ни стыда. Мадам Канада тщетно пыталась пробудить в ней ревность к успеху. Для нашей прекрасной Сапфир аплодисменты были пустым звуком, поскольку каждое ее появление вызывало овацию.
Равным образом не сознавала она и своего очарования, несмотря на некоторые уроки излишне усердного Саладена – однако все изменилось в тот день, когда семинария Манса сняла весь зал для своих воспитанников. С этого момента она познала силу своей великолепной красоты и, хотя в ней не было ни малейшей склонности к кокетству, стала дорожить ею.
Мы объясним в двух словах те особенности ее натуры, которые остались неразрешимой загадкой для супругов Канада. С раннего детства у Сапфир была своя тайна: она постоянно думала о матери, черпая представления о ней не в памяти, так и не вернувшейся после перенесенного потрясения, а из воспоминаний совершенно новых и некоторым образом фальшивых, которые были делом рук предусмотрительного Саладена.
Не следует забывать, что с первых же дней Саладен взял на себя заботу об интеллектуальном развитии Сапфир. С первых же дней Саладен приступил к осуществлению плана, не лишенного хитроумия, который не удался ему лишь вследствие особых обстоятельств и инстинктивной неприязни девушки.
Саладен был деловым человеком, а вовсе не обольстителем. Он презирал пороки отца, не приносившие дохода, и выработал на сей счет собственную теорию, громогласно заявляя, что любой грех должен благотворно влиять либо на кошелек, либо на общественное положение согрешившего.
– Мир, – говорил он, будучи в философском настроении духа, – гораздо больше нашего балагана, но по сути ничем от него не отличается. Везде приходится глотать шпаги: только в балагане это приносит тридцать су в день, а в мире можно наткнуться на такие железки, что, если проглотить их, станешь миллионером.
Саладен сказал себе: затея с малышкой принесла мне сто франков, но их сожрал папаша Симилор. Папаша Симилор за это мне заплатит, но речь идет о другом. Прекрасно было бы возобновить затею, чтобы заработать состояние – ибо малышку можно вернуть семье или сорвать куш как-то иначе. Дальше будет видно.
Мать Королевы-Малютки была бедна – в этом Саладен не сомневался; однако мелькнул там еще один персонаж, живо поразивший воображение юного шпагоглотателя и запавший ему в душу на манер сказочного волшебника – это был господин со смуглым лицом и черной бородой, от которого он получил 20 франков у выхода из Ботанического сада на улицу Кювье.
Саладен горько сожалел, что сразу же не сторговался с этим богачом.
Но, будучи по натуре человеком терпеливым, он пока строил разнообразные планы в уме, решительно пожертвовав настоящим во имя будущего. Саладен смотрел на Королеву-Малютку, словно на горсть зерна, брошенного в тучную землю в ожидании грядущей жатвы.
Он стал говорить с девочкой о матери, не откладывая дела в долгий ящик – иными словами, едва лишь малютка научилась хоть что-то понимать; беседовал же на эту тему, напустив на себя таинственный вид, полунамеками, с оглядкой – чтобы держать свою ученицу в постоянном напряжении и страхе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151