Ночь становилась все темнее и темнее. Лишь изредка за деревьями мелькали слабые отсветы газовых фонарей.
Насколько они могли разглядеть, улица была пустынной.
– Вы не отвечаете, Мари? – спросил через какое-то время Гектор.
– Я не могу вам ответить, – призналась девушка.
– Почему?
– Это моя тайна, – ответила она, меланхолически улыбаясь. – Впрочем, разве у меня может быть тайна от вас? Есть только две вещи, ради которых я живу, которые полностью занимают мои мысли. Я должна начать с первой, но вторая – это вы, Гектор, и я даже не знаю, которая для меня имеет большее значение. Я живу только для вас и для моей матери.
– Вашей матери? – вскричал граф. – Вы узнали…
– Ничего я не узнала, ровным счетом ничего, – не дала ему договорить девушка. – Больше того – то, что я принимаю за смутные воспоминания, было, несомненно, внушено мне задним числом единственным человеком, который занимался моим образованием и моим воспитанием. Послушайте, Гектор, я должна рассказать вам это, как и все, что касается меня, потому что я принадлежу вам без остатка!
Он сжал ее руки, а она подставила ему лоб для первого поцелуя.
Неверный свет соседнего фонаря позволил ему увидеть ее взгляд, полный любви и горделивого целомудрия.
– Ни в чем нет никакой уверенности, – продолжала она, – ни в чем, кроме одного обстоятельства: я не родилась в доме тех людей, которые заменили мне родителей. Я напрасно пыталась мысленно вернуться к детским впечатлениям, неясным, как туман, мне казалось, я вспоминаю о воспоминаниях, это было отражение отражения, мне кажется, моя мысль, без конца погружаясь в этот туман, сама заблудилась и приняла выдумку за воспоминания. Где я была раньше? Не знаю. Но где-то в Париже, я уверена в этом. Я уже умела говорить, когда рассталась с матерью, и бесконечный ужас, который до сих пор живет во мне, говорит о том, что меня забрали насильно. Результатом этого насилия была моя долгая немота, но я не только замолчала, я, похоже, не могла и думать… Я чувствую все это лучше, чем могу выразить, и тем не менее мои ощущения отнюдь не ясны… Человек, о котором я вам говорила, тот, кто научил меня читать, писать… и вообще тому немногому, что я умею, был циркачом, глотавшим шпаги. Я не знаю, что он делает теперь. Я видела его недавно, несколько дней назад, но отказалась выслушать его, потому что он говорил такое, что не надо слушать. Я не могу привести никаких доводов в пользу того, что рассказываю вам, моя память никаких доказательств не удержала, у меня нет ничего, кроме одного признака: бесконечного ужаса, который он внушал мне иногда. Этот человек наверняка был участником драмы, разлучившей меня с моей матерью, я убеждена в этом. Впрочем, он говорил мне о матери, он был единственным, кто говорил мне о матери в те времена. Он говорил, что она живет в дворянском особняке или в замке, а я – я бы поклялась, что его слова соответствуют тем смутным впечатлениям, которые сохранились во мне самой. Я не всегда хорошо понимала его мысли, но однажды, больше двух лет назад, я поняла, что он хочет воспользоваться моей молодостью и погубить и обесчестить меня, хочет привязать меня к себе, сделать своей рабыней, – и прогнала его.
Даже в полной темноте можно было увидеть, как побледнел Гектор.
– И где же он, этот негодяй? – глухо спросил граф.
– В Париже, – ответила девушка. – Я ему многим обязана и все-таки не могу его простить. Это единственное существо в мире, которое я ненавижу.
– Тем хуже для него, – сказал Гектор.
Она потянула его к каменной скамье и села, продолжая говорить.
– Я очень устала. Меня лихорадит, когда я говорю об этих вещах. Поймете ли вы меня, Гектор, если я добавлю, что не имею никакого средства узнать, кто моя мать, но все-таки должна оставаться во Франции? На мой взгляд, это священный долг. Мое сердце говорило мне, что вы придете, видите – оно меня не обмануло. Мое сердце говорит мне сейчас, что я найду свою мать.
Она замолчала. Гектор сидел рядом с ней, глубоко задумавшись.
– Вы ничего не отвечаете, – прошептала девушка. Затем ход ее мыслей внезапно переменился.
– Нет, неправда! – воскликнула она. – Моя мать могла бы узнать меня! И думая об этом – о том, что так хорошо доказывает доброту Господню, – я и захотела однажды приблизиться к Богу. Я очень набожна, Гектор, потому что Господь наградил меня видимым знаком, который рано или поздно вернет мне ласку матери!
В течение нескольких мгновений Гектор терзался странным волнением: он вспомнил свою позавчерашнюю встречу в уединенной аллее Булонского леса с госпожой герцогиней де Шав.
Влюбленные верят в чудеса. Он был лихорадочно возбужден, и одна мысль преследовала его:
– А если это она?
Невольно он произнес эти слова вслух.
– Что вы сказали? – с упреком спросила Сапфир. – Вы больше не слушаете меня!
Гектор бросился перед ней на колени и сжал ее прелестные задрожавшие ручки в своих руках.
– Не знаю, может быть, я сумасшедший, – прошептал он. – Я так люблю вас, Мари, и мне было так приятно, так утешительно говорить с ней о вас!
– С кем? – спросила Сапфир, попытавшись отнять свои руки.
– С той, которая уже любит вас, – ответил молодой граф, – потому что я вас люблю. С моим единственным другом, с женщиной такой доброй, такой прекрасной…
– Такой прекрасной! – повторила Сапфир. И добавила тихонько:
– Я знаю ее, я ее видела, если это она была в коляске. Вы ехали рядом, верхом, и – такой веселый, счастливый – склонялись к ней…
– На дороге из Ментенона в Париж? – воскликнул Гектор. – Верно… Правда, она красива?
– Слишком красива! – голос Сапфир изменился. – Я вам не говорила еще, к кому я ревную вас…
– Вы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151