– Покажите-ка свою! – воскликнул Лангедок, надевший рубашку и весело засучивавший рукава; он готовился открыть свой плоский ящик с малярными принадлежностями.
Но доктор наотрез отказался подвергнуть свою особу подобному эксперименту.
– Ладно, – сказал Лангедок, – тогда идите на рынок и купите другое «живое существо», лучше всего – курицу; кожа птиц удивительно напоминает человеческую.
Мадемуазель Гит тем временем исследовала содержимое плоской коробки.
– Я такое уже видела, – сказала она, совершенно успокоившись. – Там, внутри, нет ничего похожего на крысиный яд. У графинь такие же коробки, только из красного дерева.
Лангедок немного подумал, а потом ответил:
– Вся разница – в богатстве… Но, уверяю вас, эти дамы умеют пользоваться этим арсеналом куда хуже, чем я.
Гит похлопала его по щеке.
– Хорошо, папаша, – сказала она. – Тебе-то я верю, ты мне вполне подходишь. И если ты мне пообещаешь – но клятва должна быть священной! – если ты пообещаешь не делать мне «бобо», то можешь возиться со мной, сколько хочешь. Кричать же я стану, только если ты станешь сдирать с меня кожу.
На задубелом лице Лангедока появилось выражение горделивого умиления.
– У девочки есть чутье, – прошептал он. А затем, подняв руку, добавил:
– Клянусь, цыпонька, обжечь вас не больше, чем это сделал бы стаканчик сухого!
XII
ТРИУМФ ЛАНГЕДОКА
Мадемуазель Гит не заставила себя дольше упрашивать и принялась медленно расстегивать платье, а когда Саладен и доктор Самюэль из приличия собрались удалиться, простодушно сказала им:
– Да не стоит беспокоиться – это же предмет искусства!
Лангедок, который методично обшаривал все потайные уголки своей шкатулки, проникновенно прошептал:
– Что за ангел небесный! И я смогу помочь ей обрести счастье и богатство в благородном замке ее благородных предков!
– Мне надо лечь? – спросила Гит.
– Ну что вы! – откликнулся Лангедок. – Оставьте это докторам, я не намерен создавать вам таких затруднений. Присядьте здесь, мое сокровище, на краешек стола, подставьте стульчик под ваши ножки, и думайте о своих возлюбленных. Вот только шевелиться нельзя: вишенка может получить не такой круглой, как надо. Договорились?
– Договорились, – ответила девица, удобно устраиваясь там, где ей было указано, и демонстрируя всем атлас своей белоснежной груди, где не было ни галльского петуха, ни знамен, колышущихся над имперским орлом.
– Честное слово, – сказал Лангедок, – не родись я в 1807, в год битвы при Эйло, моя рука дрогнула бы, но когда к природному целомудрию нашего пола добавляется зрелость лет, художник уже не отвлекается.
И он принялся за работу, время от времени спрашивая:
– Не больно, деточка?
На третий раз Гит вместо ответа громко запела модную в том сезоне фривольную песенку.
– Н, е, ц, нец, конец! – важно произнес Лангедок спустя четверть часа.
Гит вскочила на ноги и бросилась к зеркалу.
– Ну что за прелесть! – воскликнула она. – Так и хочется обмакнуть в водочку и съесть!
И она повернулась к доктору и Саладену, показывая им вишенку между правой грудью и плечом. Вишенка была такой блестящей, что казалась влажной от росы.
– Но это же не родинка, – сказал доктор, – это просто цветная литография!
– Завистник! – с гримасой отозвалась Гит.
– Метка у той, другой, – тихо заметил Саладен, – очень похожа на эту – только она не такая яркая.
– Сколько было лет юной особе, когда вы видели отметину в последний раз? – спросил Лангедок.
– Шесть или семь, – ответил Саладен.
– Ага, малышечка – кисочка… то есть, простите, я хотел сказать, господин маркиз, что такие отметины на теле, как и все остальное в нашем бренном мире, со временем изнашиваются. Вы смотрели тогда, так сказать, на бутон, но когда бутон начинает превращаться в розу… в общем, когда девочки становятся барышнями, то и вишенки у них на груди созревают и меняют цвет, а то и вовсе исчезают. Я видел это на ярмарках раз десять! Работая, я все предусмотрел.
– Как?! – воскликнул доктор. – Да она же красная, словно мак!
– Подайте-ка мне графин с водой, если не возражаете, господин доктор, но только с водой чистой, куда не насыпано никаких снадобий! Нет уж, чтобы быть уверенным полностью, я лучше сам сейчас наберу воды.
Он вышел из комнаты.
– Это его профессия, – сказал. Саладен доктору, будто в утешение.
– Но я-то, – ответил доктор, – я-то предлагал вам нечто несмываемое!
– Хороша бы я была с этим вашим «нечто», – усмехнулась мадемуазель Гит.
Тут возвратился Лангедок с полным графином. Саладен только и успел шепнуть на уход доктору:
– Перемените тон, говорите с ним по-другому, вы должны стать друзьями… Вы же знаете – день настал…
– Ничего в руках, ничего в карманах, – говорил между тем Лангедок, подходя к девушке. – Уголок вашего хорошенького платочка, красавица, если вы не против.
Гит протянула ему свой надушенный носовой платок, и Лангедок с наслаждением его понюхал. Он окунул ткань в воду и немедленно, без всяких предварительных приготовлений, стал смывать краску, которую только что нанес на грудь Гит.
– Вы все смоете! – сказала она.
– Не надо бояться! – ответил Лангедок. – Я знаю, что делаю. Ну-ну, еще чуть-чуть водички… Вот! Смотрите, господа и дама! Пожалуйста!
– Отлично! – воскликнул Саладен.
– Честное слово, – сказал доктор, который, оставив зависть, видимо, усвоил преподанный ему урок. – Это настоящий шедевр!
Лангедок удивленно уставился на него.
– А все-таки вы славный малый, – прошептал он. – Это странно…
– Ну да, – подтвердил со смехом Самюэль, – я славный малый. Вот только, – добавил он, – понимаете ли, я чувствовал себя немного униженным, когда вы говорили о нарыве и пластыре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151