» услышал: «Не видишь – мне надо срочно ехать домой! Я облился вином, Жан, и уезжаю немедленно, а ты, если хочешь, можешь остаться. Отсюда двадцать минут ехать на извозчике – я надеюсь, что ты приедешь ночевать, mon cher?»
Он еще что-то говорил, оживленно жестикулируя, и, наверное, даже улыбался, но руки и ноги его стали совсем ватными; шум в голове, многократно усиленный назойливым визгом скрипок, стал совершенно невыносим, и в какой-то момент он с трудом удержался на ногах, чтобы не упасть. Зажав рот рукой, он опрометью вылетел на улицу, и его вывернуло наизнанку на клумбу с увядшими сухими цветами непонятного цвета. Прислонившись спиной к каменной стене дома, он закрыл глаза и, обхватив себя за плечи холодными как лед, трясущимися руками, старался унять колотившую его дрожь. Его тело покрылось холодным потом, зубы выбивали чечетку, а губы непрерывно шептали какие-то слова – и он уже никогда потом не вспомнит, какие именно, – может быть, звал давно умершую маму, а может быть, пытался молиться…
В этот миг страшный вопль потряс огромную залу. Камердинер Метмана, с выпученными от ужаса, налитыми кровью глазами, трясясь и не в силах произнести ни слова, орал только ААААААААААААААААААА, и поначалу ничего не понявшие гости, как по команде, повернули головы в его сторону, чтобы узнать страшную, невероятную, не укладывающуюся в голове новость…
Дантес метался по ночному Петербургу, потерянный и одинокий, отчаянно пытаясь отвлечься от страшных мыслей, оставлявших в его сознании кровоточащие шрамы, длинные и незаживающие, как следы когтей.
Приехав к Фикельмонам и проведя у Долли два часа, он выяснил, кто из их общих знакомых был в тот роковой вечер у Метмана. Долли охотно рассказала, что Рене был, как обычно, обворожителен, произносил своим глуховатым голосом не всегда понятные, полные мистического смысла тосты за дядю Антуана, долго беседовал с Александром Пушкиным о возможности перевода некоторых его поэм на французский язык, назвал Натали «прекрасным проявлением божественного умысла» и даже музицировал, присев к роялю и попросив Машеньку Вяземскую спеть романс.
Да, она видела там графа и графиню Строгановых, и, разумеется, там были Сашенька и Идалия с супругом, и князь Гагарин со своим другом Пьером (при упоминании последнего Дантес резко поморщился, как от зубной боли), а еще ей удалось побеседовать и с самим именинником, который потом играл в покер с бароном Геккерном. Жорж, вздрогнув, тут же перестал слышать ее болтовню и, невпопад кивая, отвернулся в сторону, вцепившись в ручки кресла.
Ах, мы все так страшно переживаем… это такая ужасная трагедия… такой молодой, замечательно красивый юноша… Говорят, его убили бронзовой статуэткой, изображавшей ангела…
Он кинулся к Пушкиным, застав у них Вяземского и Жуковского, и снова, уже в который раз, теряясь в догадках и пытаясь сопоставлять факты, расспрашивал своих друзей о подробностях того вечера. Предугадать настроение Пушкина было совершенно невозможно – оно менялось, как осенняя питерская погода, и сам он был в тот поздний час явно не в духе, язвительно заметив, что если за дело взялось главное полицейское управление Петербурга, то убийце на свободе недолго уже гулять осталось. Он припомнил другие страшные убийства, совершенные в Москве и Петербурге, но с неохотой признал, что раскрыты были далеко не все и многие так и остались страшной, будоражащей загадкой, войдя в историю под именем «нераскрытых преступлений».
Натали грациозно молчала, изредка вскидывая на Жоржа чуть косящие медовые глаза, и он удивлялся тому, как выразительно умеет молчать эта очаровательная женщина. Смуглянка Катрин, напротив, бурно обсуждала с ним страшное происшествие и настаивала на том, что это дело рук кого-то из тайных недругов Рене, а вовсе не челяди, как думали вначале.
«А ведь она права, – подумал про себя Дантес. – Узнать бы, что же там такое пропало… Говорят, что кража все-таки была… Пойти осмотреть дом… но нет, не пустят – там работают сыщики…»
– …если мне надо будет давать показания, Жорж, я сделаю это обязательно, – убежденно говорила Катя. – Это долг каждого из нас… И тогда у полиции будет на руках полный список гостей, и можно будет составлять более продуманные версии…
«Умница, – подумал Жорж. – Только кто ж будет вызывать вас на допросы, дорогая моя смуглая леди, – а если кто-то из гостей что-то и видел, или ему показалось, что он видел нечто необычное, то он должен сам пойти и обо всем рассказать полиции…»
Но Катенька явно ничего такого не видела…
В окне голландского посольства горел свет, и Жорж, не решаясь войти, мерз под пронизывающим ветром с Невы в своей тонкой шинели, меряя Английскую набережную большими шагами взад и вперед. Было уже около полуночи, но свет в окнах Геккерна все не гас, а он совсем замерз и наконец, страшно волнуясь, позвонил в дверь.
Геккерна, казалось, не удивил столь поздний визит Жоржа, хотя по измученному и мрачному выражению его серых глаз нельзя было сказать, что он особенно рад его видеть. Барон сухо поздоровался, приглашая его войти.
Ни с чем не сравнимая атмосфера этой изысканно обставленной, уютной квартиры, где все предметы, звуки, запахи, краски напоминали о той, прежней, счастливой жизни, о том, что было до – до пропасти, наполненной ложью, доносами, изменами, смертью…
– Я увидел, что у тебя горит свет… Я хотел только зайти и спросить тебя…
– Ты уже зашел – значит, можешь теперь спрашивать.
Голос Геккерна звучал глухо и безразлично, и Жоржу, как когда-то, безумно захотелось увидеть его улыбку. Или хотя бы нежное движение любимых губ, которое можно было бы принять за слабую тень улыбки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83