Дантес быстро взглянул на барона и, покраснев, отвел глаза. Его лучший друг и сосед по комнате, высокий и темноглазый Огюст Ноэн, на всех занятиях рисовавший шаржи на почтенных и уважаемых профессоров, и Жан-Клод Трэне, полная противоположность Огюсту, медлительный и задумчивый, поэт, с глазами, полными элегической тоски… Его заклятый враг Метман, вызывавший в нем такую бурю эмоций, что каждая их перепалка в коридорах сен-сирской школы едва не кончалась для Жоржа дуэлью… Мальчишки хохотали до упаду над их ежедневными упражнениями в остроумии, их неоднократные попытки стреляться стали уже почти легендой Сен-Сира, а непристойные шаржи на Рене Метмана, нарисованные умелой рукой и распаленным воображением Ноэна, передавались из рук в руки, неоднократно попадаясь на глаза строгим учителям. За один из таких рисунков мальчикам пришлось однажды остаться после уроков, выслушать длинную и занудную проповедь профессора, а потом подвергнуться порке…
Этот Матье, «военный стратег», как его называли в школе, слыл среди курсантов отъявленным мерзавцем и садистом, готовым пороть первую попавшуюся под руку курсантскую задницу за любую провинность. Кроме того, за ним водились и иные грешки, при воспоминании о которых Жорж покраснел еще больше.
Кнут и пряник… Порка и поцелуи… Боль, приносящая ни с чем не сравнимое удовольствие…
Ему хотелось непременно поделиться с кем-нибудь своими открытиями, и Огюст был именно тем человеком, который понял. Он и раньше подставил бы Жоржу левую щеку, если бы тому вдруг вздумалось ударить его по правой, но теперь при виде Дантеса глаза его заволакивала туманная дымка, а с каждого листа его тайного дневника нежно улыбался юный кадет, чьей тонкой золотистой красоте фавна не грозили ни преувеличение, ни лесть.
На оскорбительные намеки в свой адрес Жорж Дантес отвечал самой грязной бранью и пощечинами, но стал втайне гордиться собственной исключительностью, и другие юноши на всех смотрах и парадах жадно пожирали глазами его высокую тонкую фигуру, синие глаза с легкой поволокой и белокурые волнистые волосы.
Однако предметом тайного восхищения и обожания Жоржа был черноволосый высокий красавец, гордость школы, высокомерный и надменный Рене Метман, чья едкая ирония и непристойные, злые выходки в его адрес стали притчей во языцех в Сен-Сире. Однажды, когда обоих шестнадцатилетних курсантов выгнали из класса за очередную провинность, Рене подошел к нему слишком близко, и Жоржу показалось, что сейчас тот ударит его. Невольно он сделал рукой защищающийся жест, но Рене схватил его руку и, сказав: «Пошли быстрей, что сейчас покажу!» – потащил за собой в чулан под темной лестницей, ведущей на третий этаж школы.
Там, в полумраке, Рене внезапно повернулся к Жоржу и уставился на него своими насквозь прожигающими угольно-черными глазами, в которых сквозили ненависть и желание, презрение и страсть…
Закушенные до крови и запекшиеся губы, красные пятна на шее и груди, растрепанные волосы и пылающие от стыда лица обоих курсантов – вот что увидели одноклассники после окончания того слишком памятного урока…
В тот же вечер он до крови подрался с Огюстом, а потом долго успокаивал своего сходящего с ума от ревности и ненависти друга, который всю ночь проплакал, так и не сомкнув глаз…
…Дантес испугался собственного долгого молчания и, повернув пылающее от слишком ярких воспоминаний лицо к барону, пробормотал:
– Извините, месье Геккерн… Я не… То есть я хотел сказать, да – а как же… ну… у всех же есть друзья, и у вас, наверное, есть…
Геккерн рассмеялся и, легко взяв Дантеса под руку, внезапно спросил:
– А чего это вы так перепугались, a, mon amie? Похоже, у вас снова поднялась температура!
Дантес, поперхнувшись, опустил глаза и стал рассеянно ковырять каменную плиту мостовой носком кожаной туфли.
– Вы, барон, относитесь ко мне как к ребенку. Не надо так думать, прошу вас – я давно уже не ребенок… Если бы вы знали, какой долгий путь мне предстоит проделать ко двору русского государя в Санкт-Петербург, вы бы так не смеялись надо мной! У меня есть рекомендательные письма от самого принца Вильгельма!
И Жорж снова почувствовал, что краснеет, потому что Геккерн внезапно от души расхохотался.
– Послушайте, mon cher, – начал он почти серьезно, – я не требую от вас отчета о вашем прошлом. Но, как видно, оно не дает вам покоя – это не страшно, это же правдивая история вашей души. Вы уже не ребенок – это точно, но юной душой можно и нужно гордиться так же, как и юным, совершенным телом. Вы – это только вы, Жорж Шарль Дантес, вы – уникальное творение природы, и… гхм… не худшее из ее творений, я бы сказал.
При этих словах Геккерн искоса взглянул на юношу и заметил жадное внимание, горевшее в его голубых глазах, которые были неотрывно устремлены на него. Барон слегка смешался под этим «почти детским» взглядом, но продолжал:
– Вот вы, Жорж, полагаете, что мне будут неинтересны рассказы о ваших школьных забавах… Да-да, я видел, как вы отвернулись, не желая говорить об этом. Полноте… я буду рад выслушать все, что вы мне расскажете о себе. Понимаете… мне кажется, что наша с вами встреча вовсе не была случайной.
Дантес молча слушал, рассеянно глядя на крутящийся на крыше дома флюгер в виде кораблика, и не верил своим ушам. Этот насмешливый господин с элегантными манерами, барон Геккерн, как выяснилось, был нидерландским посланником и тоже направлялся в Санкт-Петербург, с дипломатической миссией. Он успел сделать для него почти невероятное – не бросить его, смертельно больного, в забытом Богом Констанзе, поставить на ноги, оплатив все расходы на врача, и настоять, чтобы Жорж ежедневно совершал пешие прогулки на озеро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83