" Приглашал на вечер "Двоеточия" завтра в Иерусалиме. Не пойду, лень. На день рождения Р. собрались бывшие борцы, посмеивались над нынешней "охотой на ведьм", встречали друг друга возгласами: "ну что, помолодел на 30 лет?", "а ты видел репортаж из убороной университета Бар-Илан, там такое понаписали, хоть университет закрывай", "а вы слышали, за что арестовали двух харедим /богобоязненных/ на кладбище? Один плюнул около могилы, а другой растегивал штаны с намерением". К. подарил бутылку шампанского с надписью: "Советская шампанья любительская опломбированная." Намек на то, что у агента Службы Безопасности, который работал провокатором среди крайне правых, была кличка "шампанья". Уж не пал ли Рабин жертвой собственной провокации? М. убеждал меня, что бабы любят, когда им пальцем в задницу лезут, так был убедителен, что я решил попробовать, но ни в одном случае восторгов не вызвал, впрочем случаев-то было всего два. Хотел утром встать, а она теплыми ногами обвила, ну и. Потом голова болела и дикая злость. "Ты мой спермовоз". "Нужно любить жизнь больше, чем смысл ее. Когда любовь к жизни исчезает, никакой смысл нас в этом не утешит." А я не люблю жизнь. И женщин не люблю. Кузмин меня учит не пошлить со своей забубенной пытливостью, с этой проклятой страстью дознаться. "К беспечной цели ведет игра". А я, несчастный, все суть какую-то откапываю, кружусь безумными кругами вокруг якоря своего, камня на душе - ни всплыть, ни взлететь, ни парус поднять, будто заворожил кто-то суровым оком. (Ужасно люблю этот грозный мотив в русской иконе: Спас - ярое око...) Казался поэтом арт-нуво, а прочитал "Мы на лодочке катались" - прям постмодернист. С непринужденностью играет обломками стилей, жанров, поэтик. Многолик. "Безумные параболы, Звеня, взвивают Побег стеблей." Неплохой эпиграф к стихам Володи. Впрочем, у Володи они не такие уж безумные. Хотя взвивают, звеня. И постмодернист он плохой. Слишком целеустремлен. Медитирует. Приглашает на призрачные пиры в чертогах чистых вод. Взгляд, л°д, вихрь, ветр, след, мерк. Сполохи наитий, касания... И еще подумал, что "бестелестность" его стихов - от некой его странной немоты, и язык его будто выученный, так немые иногда говорят обучено, вымученно, не вина его, но беда - уехал из России в возрасте 17 лет, поэтому и стихи, как тени, "скользят", мяса жизни не цепляя, черно-белые, рисунки "отточенным светом"... Когда мы познакомились, он был страшно неуклюж, косноязычен. Просто безъязык. Он мычал. Но в этом мычании чувствовалось властное, неодолимое шевеление неназываемого. Фактически ущербность свою он сумел превратить в оружие творческого метода, как собственно и подобает поэту... После его головомоек мои ленивые мозги хоть немного расшевеливались. "Какая же ты, Наум, колода!" Через него до меня дошел авангард. Авангард - романтизм нашего века, постмодерн - его декаданс. Гробики скрипичных футляров. И скрипочки они заворачивают в шелковые тряпочки, как евреи своих умерших. (Заходил к Т.) Дали: Я знаю, что Бог есть, но не верю. Жаль, это решило бы все проблемы. Когда получается стихотворение, радуешься, как победе в арьергардном бою своей вечно отступающей, обреченной армии. В субботу было чудесно в лесу: холодно, ветрено, солнечно. Пошли, как всегда после еды, погулять. Политика осточертела. Заговорили о поэтическом взрыве в России начала века, о Белом, чей авторитет М. считает дутым, я не соглашался, потом отошли в сторонку отлить, обычно чуть поодаль друг от друга, я так не люблю солдатские интимы, но на этот раз М. не пошел в сторону, а обошел меня совсем рядом, и стал разглядывать, ну смотри, думаю, коль уж так интересно, вот, чем богаты тем и рады. Дикий грипп. А дни стоят чудесные. В Москве, говорят, 600 тыщ болеют. Вообще-то я чистый параноик. Вдруг внезапные, по глупейшему поводу, припадки страха. И это с детства. Жизнь страшна и полна опасностей. И чудо в ней - внезапная милость и случайный покой. Вспомнил, как на картошке, на третьем курсе, молодой мужик в ватнике, сидя на бревнах и покуривая, рассказывал приятелю: "Ух, я ее вчера выебал! До кр-рови!" Здесь любят говорить: "Кар-рати ота!" /Разор-рвал е°!/ Температура еще держится. Утром, глядя на ее детское, безмятежное во сне лицо, вспомнил Вильнюс в жемчужном зимнем сумраке похожем на серебристо-фиолетовые пейзажи Пьеро делла Франческа, талый снег, тихую, деревенскую улицу Манюшко, которая одним концом выходила к многоглавому русскому собору на берегу, прятавшемуся среди высоких деревьев, а другим концом падала к Неману, ее лицо в вязаном платке, как в медальоне... "В каждом городе зрели беспорядки и гражданская война. Как только римляне дали евреям передышку, те тут же обращались друг против друга. Повсюду свирепствовал жестокий раздор между сторонниками войны и защитниками мира..." (Флавий, книга 4-ая) К. вернулись из Испании. Закатили скромный сабантуйчик. Кайдановский умер. Ровесник. Его "Жену керосинщика" мы пошли смотреть в Париже в 89-ом, в кинотеатре "Космос", рядом с собором Сен-Сюльпис, шла неделя советских фильмов. То ли Париж так уконтропупил, но фильм запомнился каждым кадром, каждым своим мертвым пейзажем. Реквием по Тарковскому. Но и спор с ним. Смиренный, но упрямый. Среди руин колоссального собора, как в "Ностальгии", только русского, мужик на гармошке играет, как в "Амаркорде", и поет голос: "Вернулся я на родину..." Уже смиренную в поруганности своей. (А вот у Камю, я люблю его, жить, значит не смиряться.) Просто нет сил на сопротивление. Жизнь абсурдна не потому что бесцельна, а потому что бессильна. Может из-за этого такая любовь к ней, к такой вот... Победа - истина подлецов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152